Потом старик куда-то пропал, а я уже
разговаривал с какими-то взрослыми, солидными мужиками возле
пивного ларька о рыбалке. Чудные были мужики, чудные! Один был
похож на моего отца. И сын у него, должно быть, был мой ровесник.
Мужик рассказал, как поймал в прошлом году на Вуоксе судака — на
полтора килограмма. Я очень удивился — полтора килограмма, шутка
ли! — ему это понравилось, и я еще раз сильно удивился, а потом
уже, чтоб сделать ему приятное, удивился и еще раз: и все
переспрашивал, на сколько потянула рыба, и как бы не верил ни
единому его слову. Говорил: не верю, что судак такой большой был,
вот и все. А мужик горячился, доказывал, разводил руками, не
понимал, милый чудак, что я ему верю и люблю его, а просто мне
приятно его немножечко раззадорить, просто я такой вот весельчак.
Потом вдруг мы как-то заговорили с ними о молодом поколении, и я
стал расспрашивать одного пожилого молчаливого мужчину, не балует
ли он своего сына. У мужчины была дочка, и он ее не баловал, но
меня очень печалило растление нравов молодежи, я сомневался, сможем
ли мы защитить свою Родину, если нападет враг, в таком моральном
состоянии, и я просил его не баловать ни в коем случае своего сына,
потому что потом «спохватится, да поздно будет»; говорил, что
молодых надо учить ремнем и кулаком, что в Англии учеников порют
розгами и нам надо пороть, и что я своего сына уже порю, пока он не
испортился. Мужики переглянулись и стали расходиться. Меня это
огорчило, но вскоре я нашел другого собеседника — некоего бритого
наголо Гену, который то ли вышел из тюрьмы только что, то ли
собирался туда вскоре. Гена был мрачен и немногословен. И я стал
немногословен и мрачноват; люди у ларька мне сразу разонравились, я
стал плевать сквозь зубы, сгорбился и спросил, «сколько он чалился»
и по какой статье. Гена что-то процедил сквозь зубы
невразумительное, но я его понял. О таких вещах не говорят первому
встречному. Он был восхитителен. Безжалостный, наглый, сильный. Мне
опять захотелось набить кому-нибудь морду, но чтоб это видела уже
не красивая женщина, а Гена. Я стал даже поглядывать по сторонам в
поисках подходящего человечка. Стоял рядом какой-то мужичок с
трехлитровой пустой банкой, я грубо пихнул его, очередь
заволновалась, я немножко испугался... А Гена даже и не заметил
ничего. Он был крут. Я спросил, не достают ли его менты, он сказал,
что не достают, а вот меня, сказал я, достают, и, вспомнив своего
участкового Семенова почувствовал к нему ненависть. Еще я вспомнил,
как однажды меня забрали в дежурный пикет ДНД, и никак не мог
придумать, как об этом сказать по-блатному веско и равнодушно Гене.
Потом к Гене подошел седой мужик такой законченно бандитской
наружности, перед ним так расступились все люди и Гена так
подобрался, что я как-то стушевался и не смог с ними заговорить; да
седой бы мне и не ответил. Гена повернулся ко мне спиной, и я
отошел от них подальше. Потом я вспомнил Милу, и меня передернуло,
и я пошел скорее прочь.