Это был крупный пожилой мужчина с
седой профессорской бородкой; на нем было черное длинное пальто с
каракулевым воротником и темно-серая шляпа. Он шел не спеша,
заложив руки за спину и слегка припадая на правую ногу. Казалось,
он о чем-то серьезно думает, однако, поравнявшись со мной, он
внезапно остановился. Встретив мой напряженный вызывающий взгляд,
он как будто замешкался и оглянулся. Ближайшая скамейка была очень
далеко, а присесть ему хотелось, да к тому же какая-то искра уже
пробежала между нами, уйти было неловко.
— Вы позволите? — спросил он веселым
басом и даже слегка поклонился, чудак.
Я пожал плечами и отодвинулся. Он
сел, как все пожилые, грузно, вздохнул, что-то пробормотав. Мы
посидели немного молча, потом стало невмоготу: так бывает иногда в
лифте, когда стоишь лицом к лицу с каким-нибудь мужиком или бабой и
умираешь от непонятной неловкости, умоляя лифт скорее остановиться.
Меня во всяком случае так и подмывало что-нибудь сказать, бородатый
чем-то располагал к себе. Вообще все бородатые крупные мужи-ки
вызывают у меня уважение. Они кажутся мне либо физиками, либо
профессорами, либо геологами — интеллигентами, одним словом. Мне
показалось, что и бородатому «профессору» тоже было неуютно. Он
двинулся раз, двинулся еще, вздохнул и поглядел на меня
виновато.
— Какой денек сегодня чудесный, —
добродушно, впрочем, и неуверенно сказал он.
Я фыркнул и сплюнул:
— Ничего хорошего. Дурацкий,
обыкновенный денек.
Мне понравилось, как он смутился и
как всерьез стал вдумываться в мои дурацкие слова.
— Вот как, — пробормотал он, — ну
может быть...— и опять глубоко вздохнул, как астматик, — и все-таки
тепло. Апрель.
— Ну и что? Грязь и сырость, вот и
весь апрель.
Бородатый сбоку, как птица, пытливо
посмотрел на меня и вдруг спросил:
— Простите, у вас, наверное, плохое
настроение?
— А чего ему быть хорошим-то?
— Как это? Да зачем же ему быть
плохим?
— Да затем, что так честнее.
Тут бородатый совсем смешался. Он
буквально все воспринимал всерьез. Конечно, и я не врал, но
все-таки мне было чуточку смешно, что он так буквально принимает
все — с ходу. Но это было и приятно, с другой стороны. И вежлив он
был отменно, до робости. Мы помолчали, и тут он не выдержал:
— Странно.
— Что странно? — спросил я, вальяжно
развалившись и доставая сигареты.