Потом я вспомнил нашу училку по
обществоведению и ее поучения о том, что многие, мол, люди приходят
в церковь за красотой и это само по себе неплохо, но худо было в
том, что красота эта была способна очаровать человека и увлечь его
во власть ее религиозного содержания. И тогда — конец. Училку эту
побаивались даже гопники. Она была умна, красива и страшно идейна.
Говорили, что у нее дед какой-то навороченный большевик, чуть ли не
из ленинской гвардии. И еще у нее была обалденная грудь в глубоком
декольте. Я всякий раз хотел зарыться лицом в эту грудь. Я даже
спросил как-то у Сашки Коновалова, своего соседа по парте, как она
отнеслась бы к такому поступку с моей стороны, и он сказал, что
скорее всего она не одобрила бы это, потому что подобные вещи
отвлекают ее от глубоких умозаключений.
Не ко времени я вспомнил училку.
Грудь в декольте надолго и навязчиво ко мне привязалась. Я
вспоминал, что я в церкви, я даже протирал глаза кулаками, а грудь
все равно пленяла мое воображение, и я возбужденно сопел и мялся,
как онанист несчастный. Старуха спасла меня: поднявшись с колен,
она проковыляла рядом, обдав меня кисло-затхлым запахом немытого
тела и смутив невероятной худобой желтого черепообразного лица. Я
представил себе ее грудь, и всякие эротические соблазны отлетели от
меня в испуге.
Потом я вспомнил, как мы с Китычем
обнаружили в его шкафу маленький серебряный крестик и закопали его
во дворе под черемухой, отдав при этом пионерский салют и
обнявшись, а мать Китыча, прознав про это, так потом отколотила
его, что мы поссорились — он считал, что я подбил его на это дело и
благополучно отсиделся, а он один вытерпел за двоих, да к тому же и
крестик пришлось выкопать и вернуть. Эта история охладила мое
сердце и вернула здоровый скептицизм.
Мало-помалу я и совсем освоился.
Теперь я разглядел, наконец, и главного священника в золоченом
платье и с огромным медным крестом на груди — он пел и махал
какой-то дымящейся штуковиной на длинной цепочке, видимо, кадилом,
а за ним шли молодые бородатые помощники. Хор пел что-то иное —
более светлое и радостное. Кажется, я нашел и алтарь, который
поразил меня своим золотым великолепием и перед которым
концентрировалась толпа, разглядел и место, где размещался хор.
А потом я внезапно обнаружил рядом
двух симпатичных девчушек, которые, съежившись и прижавшись друг к
дружке, озирались вокруг и хихикали. Одна была рыженькая, а другая
черненькая. Обе простоволосые, курносые, обе в одинаковых синих
пальтецах, обе с одинаковыми полиэтиленовыми мешками «Мальборо», в
которых что-то одинаково шуршало. Несколько раз они кокетливо
стреляли в меня глазками, я улыбнулся им, а они тут же заулыбались
мне, и мы сразу прониклись одним и тем же пониманием того, что
здесь происходит. А происходило тут нечто до того нелепое и
странное, дикое и немножечко смешное, что лучше было помалкивать.
Девчушки были совсем бесхитростные: их все смешило. Они буквально
прилипли друг к дружке; хихикая, одна зарывалась подружке лицом в
шею, а другая прижималась щекой к ее макушке, и они раскачивались
вместе с мешками, подпирая друг дружку, как пьяные, и плечи их
сотрясались. Короче, расшушукались, расшуршались и разрезвились они
так сильно, что к ним подошла какая-то тетка в синем рабочем халате
и сделала строгое замечание. Они приумолкли, пристыженные и
испуганные. Я сам немножко испугался, отвернулся, а когда вновь
посмотрел, то увидел, что они поскучнели и томятся. Тогда я
ободряюще улыбнулся им и многозначительно показал большой палец. А
потом, словно продолжая загадочным образом чувствовать настроение и
желания друг друга, мы одновременно повернулись и пошли к
выходу.