Я приехал на «кольцо» уже в сумерках
и не совсем вовремя: многие «орлята» были уже навеселе. Клуб был
почему-то закрыт, и они толпились на крыльце, громко и возмущенно
ругаясь. Все бы-ли тут: и Китыч, и Пиф, и Пашка, и Юрка Караваев и
братья Константиновы, из которых двое уже числились кандидатами в
спецПТУ, Шама, Эдик... несколько новичков слишком ничтожных, чтобы
помнить их имена.
Один вид этой вольной братии
подействовал на меня освежающе. Все было привычно и как обычно.
Возле пожарной лестницы подвыпивший Чирика торопливо и суетно мял
толстую незнакомую девку в черном кожаном пальто, которая при одном
неосторожном движении могла размазать его по кирпичной стене.
Сознавая свою несоизмеримую силу, девка старалась не шевелиться и
лишь осторожно, как на примерке, приподнимала руки, когда Чирика
пытался стиснуть ее мощный стан. Худенький и невысокий, Чирика
на-поминал голодного и жадного паука, присосавшегося к жирной
летучей мыши. Я невольно залюбовался этой лирической картиной.
Завидев меня, девка довольно и
снисходительно улыбнулась, по-целовала своего неутомимого хахаля в
макушку и вдруг, охнув, стукнула его по спине ладошкой и
прикрикнула с материнской лаской:
— Ну ты, полегче, охуел что ли?
У крыльца, залитого ржавым светом
треснутого окна, Пашка, Китыч и Юрка Караваев шумно пересчитывали
оставшуюся мелочь, попутно собирая ее у случайных зрителей. Все
трое уже изрядно назюзюкались и встретили меня диким ревом:
— Дойчланд, Дойчланд, юбер алес!
— Абтретен! — рявкнул я, с
удовольствием пожимая крепкие мозолистые ладони.
Мы расхохотались как дураки.
— Пить будешь?
Я вынул пятерку. Меня тут же облапали
и по-дружески натолкали в бока. Китыч даже в умилении назвал меня
«грязной, вонючей свиньей» и полез целоваться. От него воняло
луком. Приволокли откуда-то взъерошенного, всегда испуганного
чем-то Яшку-гонца. Пашка снабдил его деньгами и суровыми
наставлениями, а потом еще и здоровенным пендалем под зад — для
первого ускорения, как пояснил он.
Оказывается, в клубе только что
произошла драка, и главным ее героем был Китыч. Он с гордостью
размахивал перед моим лицом распухшим кулаком и рассказывал, уж,
конечно, не в первый раз и, разумеется, не в последний, как было
дело. А дело было довольно серьезное. Некий молодой человек,
получивший в истории кличку Лошадиная пачка, имел неосторожность
заглянуть в этот вечер в клуб, «на огонек». На нем была модная
куртка и франтовская шерстяная шляпа, и этого уже было больше, чем
достаточно, чтоб возбудить в «орлятах» неприязненные чувства.
Лошадиная пачка был пьян и не заметил вовремя, что всем неприятно
на него смотреть, а когда за-метил, стал артачиться и зачем-то
сказал еще, что он боксер. Тут уж Китыч не выдержал и попросил
товарища выйти на крыльцо. Там в присутствии пяти свидетелей он
одним ударом правой выбил из Лошадиной пачки весь гонор, а заодно и
четыре передних зуба, после чего Пачка потерял всякий интерес к
жизни, и его увели под руки по указанному им же самим адресу и
оставили возле парадного.