Правда, сначала я вычистил свой
костюм и выгладил его — он был в ужасном состоянии. Потом накидал в
портфель кое-каких книжек и напялил школьный потрепанный мундир —
все это, разумеется, для конспирации. Завтракать не хотелось, и я
взял с собой несколько яблок.
Андре — мой друг из числа школьных,
из числа близких и, несомненно, самый необычный из всех, поэтому я
расскажу о нем особо.
Мы познакомились с ним в 10-м классе,
1 сентября, на торжественной линейке. Среди однообразных синих
курток, белых передников, роскошных осенних букетов и глупо-сияющих
лиц он стоял одиноко, и я уверен, что если бы его облачили в форму
цвета хаки и засунули в строй почетного караула, он и там стоял бы
вызывающе-одиноко и независимо: можно подстричь все деревья
одинаково, но посреди дубовой аллеи клен всегда останется
кленом.
Он был не такой, как все, и я был не
такой, как все. Словно двое европейцев, встретившихся в африканском
селении, мы поспешили навстречу друг другу и обрадовались вдвойне,
обнаружив, что мы — соотечественники.
Уже на первом уроке новенькая
классная руководительница, уловив что-то родственное в моей
спесивой ухмылке и отрешенно-безразличной физиономии Андре, усадила
нас за одну парту, а после единственного в этот день «урока мира»
мы вышли из школы вместе. Мы шагали долго и молча по залитой слабым
сентябрьским солнцем набережной и, наверное, напоминали двух
театральных критиков, только что высидевших на двух актах бездарной
пьесы. Я не выдержал первым.
— Комедия.
— Фарс! — отрывисто поправил
Андре.
Дальше пошло легче.
— И так целый год.
— Всю жизнь.
— Надоело!
— В сущности.
— А вот им, — я кивнул в сторону
стайки девчонок, с хохотом пробежавших мимо, — им весело.
— Им? — удивленно переспросил Андрей
и посмотрел на меня так, словно это мне вдруг стало весело. — А кто
это?
— Девки из нашего класса.
— А-а... — протянул он, и я
почувствовал, что сморозил глупость и заторопился отыграться.
— Ольга — дура, но зубрит как ЭВМ;
Надька неглупа, но — вульгарна, Лариска... я их знаю по 513-й
школе...
— В сущности.
— Что? — не понял я.
— В сущности, о чем мы? Лариска,
Танька-Манька... Ты слышал последний альбом Цеппелинов?
Тогда я сразу понял, что столкнулся с
достойной личностью. Вот это был тип! В самой его внешности было
что-то именно не советское и, пожалуй, даже не русское. Дело было
даже не в надменном взгляде, хотя он и был самым откровенным
признаком его натуры; вся его высокая и слабая фигура, бледное лицо
с крупным крючковатым носом, выполненное грустной кистью арийского
художника-мечтателя; манера горбить плечи, словно от постоянных
неприятных воспоминаний, медленная походка абсолютно независимого
человека — все это было наперекор миру, его породившему.