— Недурно, — пробормотал Андре.
Вообще-то именно он почти сразу стал
решать, что дурно, а что — нет.
Иногда мне представляется странным,
что мы с ним сошлись. Впрочем, не странно ли, что я связался с
Милой?
Андре действительно не обращал
внимания на людей, я же, в сущности, обращал на них внимание
гораздо больше, чем они на меня.
Андре катился по жизни, как по
незнакомой, дикой местности, наблюдая местные нравы через
зеркальные стекла пульмановского вагона, я же плелся по мазутным
шпалам, спотыкаясь на каждом шагу и затравленно озираясь
вокруг.
Самая модная, капризная, тщеславная
красавица в школе не вкладывала по утрам в свою внешность столько
усилий, сколько тратил я, выбирая, к ужасу матери, самую нелепую,
старомодную рубашку, всклокочивая волосы на манер последнего
гопника и отрывая пуговицы на видном месте. Самый примерный зубрила
не расстраивался из-за двойки так горько, как я, и самый
отъявленный, закоренелый двоечник не мог так убедительно сделать
вид, что ему наплевать на плохие оценки.
Андре презирал людей искренне и
спокойно, без всякой позы и принудительных ужимок. Он мог одним
своим знаменитым взглядом так унизить человека, что дело едва не
доходило до драки. Я так не мог. Я когда уж презирал, так уж ни о
чем больше и думать не мог. Я презирал как-то Надьку Зайцеву за то,
что она назвала меня козлом — презирал истово с первого до
последнего урока два дня подряд, а на третий день она подошла ко
мне на переменке и спросила, как ни в чем не бывало, приду ли я на
школьный вечер. Я даже растерялся и подумал, что она надо мной
издевается. «Что с тобой?» — спросила Надька, потому что я
заскрипел зубами. Я был красный, как помидор. Что я мог ей
ответить? Что я ее презираю, как ее еще никто не презирал? Я мог
сорваться и на крик, а для Андре это было совершенно немыслимо.
Я учился отлично и больше всего
боялся, что кто-нибудь заподозрит во мне глупость. Андре же учился
плохо и боялся только заподозрить глупость в других, и, увы, как
правило, не напрасно боялся.
Я добивался признания кропотливым,
порой тягостным путем: я молчал на классных собраниях, когда меня
так и подмывало высказаться, я зубрил предмет на урок вперед, чтобы
блеснуть, если понадобится, перед теми, кого презирал; я хамил
тому, кто мне нравился, и покровительствовал невыносимым дуракам; я
оберегал порой свое томительное одиночество на переменах так же
тщательно, как невеста оберегает свое белоснежное подвенечное
платье посреди шумной толпы. Я смеялся, когда все молчали, и
молчал, когда все веселились...