Иногда, задумавшись глубоко и
надолго, он со вздохом констатировал вслух: «В сущности», — и я, не
спрашивая его, догадывался, что еще одна иллюзия мироздания была
разоблачена его умом и запломбирована магическим словом. «В
сущности» — было не только табу, но и приговором, правда не
окончательным, ибо время от времени Андре вновь возвращался к
какому-нибудь занятному вопросу, но часто только затем, чтобы
утвердить свое первоначальное мнение.
Если уж у нас и возникали иногда
серьезные трения, где я проявлял упорство, то это были споры о
женщинах.
Женщины делились у Андре на две
категории. Одни, их было абсолютное большинство, жили в этом мире и
наряду со средой своего обитания не заслуживали ничего большего,
чем — «в сущности». Другие — их было прискорбно мало — жили в его
выдуманном, фантастическом мире по ту сторону Атлантики. Когда я
рассказал ему о своей Алисе, он долго молчал, и наконец признался,
что в ней что-то есть, но все-таки он не верит, чтобы девушка из
Советского Союза могла обладать полным совершенством.
Например, его Элис воспитывалась в
частном пансионе, знала пять европейских языков, включая
древнегреческий и латинский, прекрасно скакала на лошади, плавала,
как дельфин, имела аристократические манеры, отпадную внешность и
десять миллионов долларов приданого, а также здоровых родителей
англо-саксонской крови, и при всем том любила его с южной бешеной
страстью и, в отличие от моей холодно-болезненной, бледной
возлюбленной, отдавалась ему не раз и в самых неожиданных,
захватывающе романтических ситуациях.
Выбрав себе столь блестящую партию,
Андре, надо отдать ему справедливость, относился к Алисе вполне
деликатно, и даже проявил сдержанное сочувствие к ее печальной
судьбе.
О своих пакостных снах я ему никогда
не рассказывал, однако гораздо труднее было скрыть то, что искушало
меня наяву.
Как я мог признаться ему — наследнику
великолепного дворца в викторианском стиле и счастливому обладателю
очаровательнейшей Элис — в том, что я отдал бы половину своей
репутации только за то, чтобы молоденькая дворничиха с нашей
лестницы как-нибудь ночью, по ошибке, и желательно в
бессознательном состоянии, упала бы мне в постель?
Как я мог сказать себе даже, что
Алиса уже измучила меня своими бесконечными болезнями, и я
обязательно променял бы наш трогательно-красивый, но бесплотный
роман на обыкновенный половой акт с последней школьной дурочкой,
лишь бы она умела молчать, а я умел бы это сделать.