У меня голова пошла кругом. Это было
нечто! Я представил себе Мишку Кольцова в этой компании, и мне
стало весело: уверен, даже после килограмма кокаина он бы так и не
смог выйти из своего комсомольского ступора. А если бы и вышел, то
не смог бы оттянуться и в половину того, что вытворял Лонгворд. Еще
и еще раз я возблагодарил Бога за то, что не отдал Андре свои
рукописи.
К концу первой части «Миров...» мне и
самому жить не захотелось — так густо и сочно было написано, а
второй части еще не было. Оказывается, Андре тоже не закончил свою
первую вещь. Я вернул ему повесть без комментариев, в которых он,
собственно, и не нуждался, во всяком случае, от меня.
...Да, так вот, оказывается, Мила-то
была прототипом моего будущего романа! Дурак не дурак, а придумал
же! Впрочем, Андре все равно хмурился. Очень уж Мила была не похожа
на его худосочных наркоманок, да и мне, признаться, самому трудно
было представить, в каком амплуа я мог бы реализовать эту фигуру
даже в самом фантастическом романе.
Ну да теперь все было позади. Мой
тягостный, мой скучный, бездарный и пошлый изврат, вернее даже,
извратец, лопнул с неприличным звуком, издав слабое зловоние. Все!
Отмаялся, и слава Богу! Теперь я мог сообщить Андре об этом и
спешил это сделать, потому что никто в мире не смог бы сейчас
излечить мою душу, кроме моего духовного наставника.
Андре жил в двухэтажном желтеньком
домике рядом с Невой и, услышав еще за два квартала глухие
бабахающие звуки, напоминавшие далекую гаубичную канонаду, я понял,
что он уже размышляет спозаранку о смысле жизни.
Старушки, сидевшие на лавке в тесном
дворике, дружно замолчали, правильно угадав, что между моим
появлением и сатанинскими завываниями из окна второго этажа
существует некая связь.
— Еще один, — услышал я за спиной
тихий шепот.
— К этому...
Мне пришлось довольно долго дубасить
в мягкую, обитую черным дерматином дверь, прежде чем Андре
сообразил, что ударник его любимой группы «Лед Зеппелин» свихнулся.
Он убавил мощность своей адской машины, и я, воспользовавшись
минутой, лягнул дверь ногой. Наконец она отворилась, и я увидел
своего друга в довольно странном одеянии: он был закутан в
лоскутное ватное одеяло.
— Ты? — спросил он.
— Мой брат, — сказал я и швырнул свой
портфель в коридор. — Болеешь?
— Как видишь. А ты?