— Олигофрения с легкой стадией
дебильности.
— Почитай Маркса, «Капитал», говорят,
помогает.
— Только от слабых головных
болей.
— Тогда «Малую Землю» бровастого.
— Это слишком сильное средство.
Минздрав не рекомендует.
— Хуже не будет, — возразил Андре,
ухмыляясь.
Мы зашли в узкую темную комнатку, и я
с удовольствием плюхнулся в разбитое кожаное кресло, обменявшись по
привычке взглядом с Риччи Блэкмором, висевшим на стене в компании
таких же суровых молодцов с длинными волосами.
— Чем занимаешься?
— Очищаюсь, — буркнул Андре и
повалился, как лоскутный кокон, на взвизгнувший диван.
— Предки на работе?
— Надеюсь, что да. А ты откуда?
— Из Лондона.
— Ну и как там?
— Туманы.
— А в Гайд-парке?
— Митинг. В поддержку Главного Борца
за мир, прогресс и социальную справедливость.
— Ты сказал речь?
— Разумеется. Я сказал им, что их
экономика не экономна и что Советский Союз...
— Май дарлинг, я просил: называй вещи
своими именами.
— Виноват. Сказал им, что Шобла-Ебла
готовит новые мирные акции, потому что прежние ракеты устарели.
Андре едва заметно улыбнулся. Смеялся
он редко, и только по очень серьезному поводу. Вообще приходить к
нему с радостным, оживленным настроением было самым дурным
тоном.
— Передал им привет от Главного
Дегродата?
— Да. И клок волос из левой, самой
коммунистической в мире брови тоже. Обещал помочь.
— Чем?
— Спермой самых верных
ленинцев-коммунистов.
— Членов РСДРП с 1905 года,
надеюсь?
— Исключительно. Семяизвержение
доноров назначено как обычно, на 7 ноября.
— На Красной площади?
— На Мавзолее. С каждого — не меньше
стакана.
— Сурово. Но с пением Интернационала
все возможно. Даже зачать через жопу.
Так мы с ним трепались минут пять,
пока изо рта не полезла полная ахинея, которую воспроизвести на
бумаге невозможно. У нас с Андре такие разговоры случались часто,
особенно после тяжелых уроков или какого-нибудь комсомольского
мероприятия — из подсознанки лезло совершенно чудовищное дерьмо, мы
просто давились им в каком-то истерическом веселье, пока не
наступало полное опустошение и мрачность. Вот и сейчас мы дошли до
такого состояния и замолчали, обессилев. «Лед Зеппелен» наяривал
что-то похожее на наши мысли. Молчали мы довольно долго.
— Паскудная жизнь, — наконец молвил я
трагически.
— Жизнь удивительна и прекрасна, мой
дорогой юный друг.