— Садись же, Артур, картошка
стынет.
Я сжал зубы и сел на табуретку.
Предки уже жевали. Отец заправлялся с немецкой неторопливостью и
обстоятельностью: он знал, что заслужил свою пайку еще там, в
конторе, и не собирался спешить. Мать, напротив, ела так же, как и
жила: суетно и бестолково, отвлекаясь на все вокруг — то для того,
чтобы подвинуть мне хлеб, то для того, чтобы просто заглянуть в
тарелку папану... Она вечно спешила — и на работу, и в кино, и в
гости. Такое было впечатление, что она обязалась перед Создателем
выполнить как можно больше мелких поручений за отведенные ей 70 или
80 лет.
— Ну что ты сидишь, стынет!
Ага, стынет. Надо спешить, пока она
горячая. Картошку надо есть обязательно горячей. Обязательно! Иначе
она остынет. Я засмеялся.
— Ты что? — спросила мать, отчасти
все же обрадованная моим смехом.
— Да так... ничего.
Фарс. Я разломил большую белую
картоху надвое, потом четвертовал ее, и мне было смешно. Зачем? Кто
меня заставляет? Голод? А зачем голод? Для того, чтобы я жрал. А
зачем жрать? Чтобы срать? А зачем срать? О, Господи... Зачем я
вообще родился? Таскался один Болен по свету — тот, что сидит
напротив и чавкает, — и встретил некую женщину на мою беду. И вот,
пожалуйста, я —новый Болен 17 лет. Родился в 1961 году. Родился,
хотя и не просил об этой милости, и теперь буду тянуть свой возок
еще лет этак 60. Хочешь не хочешь — тяни до самого финиша. Ни
присесть, ни прилечь. И не убежать. Ловко придумано. Хоть в
кровати, хоть в метро, хоть на Джомолунгме, хоть в шахте, хоть во
сне, хоть в пьяном виде, хоть раненый, хоть заройся в песок, хоть
замри и съежься, хоть упирайся двумя ногами и кричи: не хочу! —
тяни, гад! Ни секунды передышки, ни миллиардной доли ее! Пока не
сдохнешь! А дальше что?!
Картоха застряла в горле. Я
закашлялся. Мать постучала мне по спине. Отец оторвался от тарелки.
Непорядок. Пищу надо поглощать медленно.
Я почему-то вспомнил одну передачу.
Там дикари какого-то Богом забытого племени — действительно дикие и
страшные даже на вид — жадно пожирали отвратительных гусениц. И
надо полагать, миллионы европейцев взирали на эту картину с
отвращением и праздным любопытством господ, сознающих свое
неоспоримое превосходство и исключительность во Вселенной.
Почему-то меня взбесила эта мысль. Дураки! Получили незначительные
привилегии в концлагере, переселились из землянок в каменные бараки
и тут же обрадовались и возгордились. Рядом дымит труба крематория,
предназначенная для всех без исключения, а они рады, что им тепло и
не капает с потолка. Ну не скотство ли?