— Значит, рассуждать могут только
пенсионеры? Отвкалывал сорок лет — и тогда рассуждай?
— Да, так, — в запальчивости
согласился отец.
— Ну так ты сам-то чего рассуждаешь?
Тебе ведь еще двадцать лет положено молчать.
Отец возмущенно сопел, выписывая
какой-то сложный артикул с ложкой.
— Артур, что с тобой происходит? —
чисто по-женски продолжила спор мать. — Что ты злишься? Уже неделю
ходишь злой, раздражительный. Ты не заболел?
Ярость, с самого утра выстаивавшая
терпеливо в очереди, наконец протолкнулась к выходу и пинком
растворила дверь.
— Заболел. Трихомонадой.
Маман охнула и уронила вилку. Папан
благоразумно отложил свой инструмент и вытер губы.
Так-то оно было лучше. А то —
картошка остынет. Нашлись вещи поважнее картошки. Трихомонада — это
ведь не грипп и не ангина. Папан, кажется, и не знал, что это
такое, но догадывался, что что-то нехорошее, да и маман ему
подсказала всем своим видом: по поводу венерических болезней у всех
эмоций есть что-то общее.
— Господи, что ты говоришь? — мать и
не верила, и все равно боялась.
— Повторить?
— Петр!
Итак, в ход пошла защита слоном.
Папан и в пустяковых ситуациях соображал так, как будто производил
передислокацию дивизии, в экстремальных же он просто терялся.
— Что еще за трихо... что это?
— Петр!
— Что это еще такое?
— Петр!
— Что это? Что это значит?
— Это значит, — разрядил я
обстановку, — что я не хочу есть картошку.
Наконец-то до него дошло.
— Не хочешь? Это твое дело.
— Слава Богу!
— Артур! — маман, видимо, махнула
рукой на своего ненадежного союзника. — Что произошло?
— Да ничего не произошло, черт
побери!
— Ты поссорился с Милой?
Ну, конечно, Мила! Для женщин других
проблем нет, кроме тех, что они создают сами.
— Идите вы со своей Милой!
— Почему это нашей?
— Потому что вы ее выдумали, а я
расхлебываю. Будь она проклята. Пошла она к черту!
Самое ужасное, что мать действительно
поверила, что причиной моих страданий была эта крупная сволочь с
глазами объевшейся коровы. И теперь бесись не бесись, иного ей не
докажешь. Наоборот, чем больше я буду кипятиться, тем сильнее будет
ее первоначальная уверенность. Ну, Господи боже мой, за что такие
наказания? Я мог бы талдычить ей о своих проблемах 10 лет, тысячу
лет, а она все равно будет думать о Миле!
— Я убью ее, эту вашу Милу!
Маман отошла от потрясения и
наполнилась состраданием, которого я боялся больше всего: