Словом, Катя. Это было сильно. Как
раз для меня. Катю можно было целовать взасос, хоть обожравшись
луком или чесноком. Эту можно было даже... ну да ладно. Молчание! —
как писал Гоголь в «Записках сумасшедшего».
Несколько дней я решался. Я вдруг
стал замечать в классе эту худенькую девушку с карими испуганными
глазами, как будто она каким-то волшебством высветилась изнутри и
никто кроме меня этого не заметил. Она стала необыкновенной. В
самой ее сверхзаурядности было что-то необычное. Отверженная?
Ранимая? Униженная? В одном я не сомневался — в том, что Катя была
способна любить со сверхъестественной силой и верностью. Эта мысль
волновала. Нет, серьезно, я почувствовал, что в этом крохотном
некрасивом тельце кроется энергия любви атомной мощности. И открою
эту энергию Я! В некотором роде я почувствовал себя даже героем. Не
каждому все-таки дано полюбить Катю. До сих пор все известные
любовные истории в нашей школе поддерживались усилиями пяти-шести
посредственных актеров — слишком примелькавшихся, чтобы возбуждать
сочувствие и интерес. По существу, это были самые банальные романы,
где поступки заменялись пошлыми записками, а возвышенные чувства —
сплетнями и интригами школьного масштаба. И тут появляюсь Я! Весь в
белом. Круто!
...Вот она бредет по набережной с
портфелем — одна, как и всегда. О чем она думает? О печальной
судьбе своей. В классе ее просто не видят. Это и неудивительно. Все
заняты собой, учебой. И все такие обыкновенные, неинтересные в
сущности. Разве что Артур Болен... Но он всегда такой неприступный,
такой непонятный, гордый... Мечтать о нем глупо и горько. Он и с
красивыми-то девчонками не дружит, так что тут говорить о
некрасивых. И тут возникаю я. Я улыбаюсь приветливо и просто,
словно не замечая, что сотворяю чудо. «Привет, как дела?» Катя
краснеет, а когда я молча и уверенно беру ее портфель, она просто
теряет язык. «Можно, я провожу тебя?» — спрашиваю я все так же
бесхитростно. В Катиных глазах блестят слезы — ну о чем тут
спрашивать, разве непонятно?! А мне непонятно. В этом вся сладость
и прелесть. Я прост. Я весел. Я любезен. Потому что весна, потому
что мне хорошо, потому что... вот такой я замечательный парень.
А Катя молчит и краснеет. А я болтаю
всякий непринужденно-изящный вздор. Хорошо, черт побери, знать, что
тебя просто обожают, а ты как будто дурак и знать ничего не знаешь
и ведешь себя соответствующе. А какие у нее глаза! Как они
светятся! Как у Толстого, то есть у княжны Марьи Толстого. Я в
общем-то бываю и грубоват, а она смотрит на меня с такой
материнской нежностью, что даже щекотно, ей-богу, тепло и уютно,
словно лежишь калачиком в ласковых ладошках. Хорошо!