А ведь…
И вправду портретов не сохранилось. Ни свадебного, ни семейного,
ни любого иного… почему? И вновь мерещился в этакой малости скрытый
смысл.
- Я не помню, был ли он высоким или низким.
- Высоким. Выше тети.
- Толстым? Худым?
- Обыкновенным.
- А цвет волос? Глаз? Черты лица? Хоть что-то! Будто память
взяли и… не знаю… - Марья поморщилась, будто от головной боли, а
потом попросила: - Расскажи мне еще раз, что ты видела. Только
подробно. Пожалуйста.
Василиса убрала платье в сундук, сложила бережно. Ткань и без
того стала хрупкой донельзя. А Марья с подсвечником двинулась
дальше. Она задержалась ненадолго у старинного зеркала с треснувшею
рамой. Трещина рассекла лозы деревянного винограда и пару птичек, в
этом винограде укрывавшихся. Она нырнула куда-то под стекло, но
стекло было целым.
Глубоким.
Со звездочками.
- Если бы я сама знала, но… - рассказывать во второй раз было
куда проще, чем первый. И главное, что Василису слушали.
Снова.
А она говорила. Теперь уже неспешно, вспоминая каждую деталь, и
вместе с тем наново переживая все. Она рассказывала про шамана, и
про руки его, и про коней, равных которым не было, и про того,
который был предком Василисы, но все одно ощущался чужаком. И
сейчас рассказ был полный. Он заставлял Марью хмурится и поджимать
губы.
Сейчас она скажет, что не верит.
Или что верит, но это все – не более чем мираж. Случается с
людьми видеть картины придуманные, которые во многом похожи на
настоящие.
- Вот значит как… - сказала Марья, когда рассказывать стало
нечего. И потерла кончик носа. – Все это странно… очень
странно.
Она опустилась на очередной сундук, в котором тоже лежали
платья, пусть и не свадебные, но нарядные, из тяжелого бархата или
муара, щедро украшенные кружевом или вот шитьем.
- А ведь я когда-то спрашивала бабушку… когда она еще жива была.
О той истории… о том, почему она тебя не любит.
- Надо же, а я убеждала себя, что мне кажется. Хотя…
- Она разозлилась. Очень сильно разозлилась. Так, как никогда
прежде. И велела мне не болтать глупостей, а делами заняться. И
вдруг оказалось, что дел этих – великое множество… ты же
знаешь.
Василиса кивнула.
Бабушка… с бабушкой отношения не сложились. Та, истинная
Радковская-Кевич, синеглазая, светловолосая, великолепная, несмотря
на возраст, а лет ей было немало, отчего-то всегда глядела на
Василису так, что хотелось спрятаться.