Он глянул на высокие напольные часы между гильдейских витражей и
живо поднялся.
— Леди Арис! — рука легла на сердце в прощальном жесте. — Я
должен идти к его величеству Максимилиану. Мы с ним не можем найти
согласие в нескольких вопросах… О, как мало времени для истинных
удовольствий!
Селим значительно склонился перед Арис, еще раз подбодрил писцов
оценкой их опрятности и покинул читальную залу Гильдии магов.
Арис потрясенно глядела ему вслед, забыв о своей книге.
Она только приняла упавшие на нее перемены, начала постигать
радости общения с отцом — и вдруг открыла, что это крохотное
счастье может стоить многих сотен жизней!
Разве теперь она вправе беспечно сиять?
В Итирсисе: 17 августа, четверг
«И надо было рифмоплету назначать героя ректором? Сам скучал —
зачем другим усложнять работу?»
Господин Гарольди не без причины костерил барритского поэта, чье
творение ладийские прогрессивные барышни едва не хором затвердили
наизусть.
Каков произведения герой! Устал, пресыщен и непонят, зато
высокороден и богат — сие ли не девичия мечта? Болтался по
Срединному морю, жаловался лютне на гордое свое одиночество. И
ладно бы расстался там с читателем — красиво, под ветрами на скале!
— так нет, поэт пошел на поводу у мнений света и добавил еще песнь,
где этот совершенно непригодный ни к педагогике, ни к управлению
молодой бесстыдник становится ректором некой академии. На своем
посту он занимается ничуть не вопросами образования, а
исключительно препирается с одной языкастой и дурно воспитанной
девицей. Само собой, его раздумья о жизни сметает как будто морскою
бурей, он рычит, получает прозвание «Дракон», и все-таки,
сраженный, падает к ее ногам. Свадьба, разумеется, красивая.
Казалось бы, господину Гарольди — какая в том печаль? Однако, он
был главою Просветительского приказа, а заодно и Университета Ладии
— паломничество к нему юных дев, открывших в себе тягу к знаниям,
выходило уже за всякие рамки. Семидесятилетний ректор, дважды отец,
четырежды дед, непомерно устал встречать их рвение, сменяемое
раздражением от встречи с ним, весьма разнящимся от книжного
«Дракона». Семь свободных искусств тут же теряли для этих барышень
всякое очарование.

«Теперь заявляются парами? — обнаружил господин Гарольди. — И
это еще в неприемный день!»
Колонный холл со статуями муз рябил от разномастных типажей — к
учебе и преподаванию допускались представители любого пола и
сословия. Рассадник вольнодумия не понуждал птенцов к единой форме
мысли и одежды. Студенты чинно шли, поспешно шаркали и резво
метались туда и сюда, сверяя час начала классов исключительно с
собственной совестью. Близ центральной аудитории бездельник в
потертом камзоле неспешно разъяснял двум аристократкам не самый
краткий путь до кабинета ректора и даже рвался непременно юных
странниц проводить.