— Признаю себя виновным в смерти Звонарского и одного из
лакеев, не знаю фамилии. Хочу заметить, что я вынужден был
взять на душу грех, ибо застал этих людей за разбоем,
учиненным над поручиком. В смерти Месснера моей вины нет. Его
предательски застрелил кто-то, оставшийся неизвестным.
— Как смеешь ты, душегубец, клеветать на мужей достойных?
— взвился Фалалеев.
— В моих словах неправды нет. Я говорю только то, что видел
собственными глазами. Спросите Карла фон Брауна. Он
подтвердит.
— У тебя еще будет возможность стать с ним с очей на очи,
— заявил чиновник, намекая на очную ставку.
— Прекрасно. Тогда обратите внимание на рану поручика — его
застрелили со стороны спины, в то время, как я держал его на
руках. Более того, при мне и оружия-то огнестрельного не
было. Уверен, в показаниях свидетелей это отражено.
Фалалеев сверился с записями и наморщил нос. Судя по его
недовольной роже, я был прав, с этим не поспоришь. Но деньги
Огольцова отрабатывать надо.
— Запиши в протокол, что подозреваемый во всем запирался
как замерзлый злодей. Приступаем к розыску.
Палач лязгнул огромными клещами. До меня дошло, что под
«розыском» понимается не что иное, как пытка. Сердце бешено
заколотилось, по хребту прокатились капли холодного пота. Вот
он — момент истины.
Писец удивлено посмотрел на чиновника и растерянно
пробормотал:
— К розыску, Петр Васильевич? Так на то ведь дозволение
Андрея Ивановича быть должно… Как без него-то…
— С Андреем Ивановичем я завсегда договорюсь, — спокойно
произнес чиновник. — Давай-ка, Архип, на дыбу подвесь энтого.
Пущай на себя пеняет. Виска, она правду покажет.
Надеюсь, услышав эти слова, я не побледнел как мел.
Меня подтолкнули к дыбе, завернули руки за спину. Палач накинул
на них петлю, другой конец перекинул через крюк в потолке и
резко потянул. Ноги оторвались от земли. В плечах что-то
хрустнуло, от напряжения глаза едва не полезли из орбит, я
ощутил страшную боль в выворачивающихся суставах и дико
заорал. Так плохо мне еще никогда не было.
Глава 7
Я вопил как оглашенный, хрипло хватал ртом воздух. Сил хватало
только на то, чтобы не выдать себя с потрохами, не взять
чужую вину, не навести поклеп. Ребра трещали, руки не
ощущались, мышцы не справлялись с нагрузкой, тело пронизывала
острая боль.