Взбешенная шляхта, создав Барскую конфедерацию, начала войну со
схизмой и пришедшими из-за Днепра полками генерала Михаила
Кречетникова. Стычки российских войск с конфедератами население
восприняло просто: «Ганна не дозволила, так Катерина позволяет».
Вновь поползли слухи о Золотой Грамоте.
Преподобный игумен Мелхиседек Значко-Яворский, известный как
стойкий борец с унией, собрал в монастыре гайдамацких вожаков и
провел обряд освящения ножей. Продолжив это действо по примеру
своего краковского собрата по церковному цеху пламенной проповедью,
он предъявил казачьей вольнице золоченый свиток, с его слов
полученный лично из рук императрицы. В прощальном напутствии
прозвучал недвусмысленный наказ «резать с божьей помощью ляхов и
жидов, хулителей нашей веры». Правобережье заполыхало, перекинув
волну народного гнева на левобережную Сечь.
Запорожская Сечь раскололась надвое. Часть войсковой старшины во
главе с кошевым атаманом безуспешно пыталась охолонить буйные
головы, взывающие к походу. Хмельная, деятельная натура казаков
жаждала крови и наживы. Майдан бурлил не умолкая, и в скором
времени казачья лава, вздымая тучи брызг, переправилась на правый
берег. Три конные сотни Незамаевского куреня в числе других
присоединились к гайдамакам.
Справедливости ради стоит заметить, что не только бабочка
послужила виной последовавшим событиям. В этой истории
беспредельничала и иная живность.
В благоухающих садах Сераля, стекающих к Босфору, прогуливался
султан Османской империи Мустафа III. Прячась от палящих лучей
стамбульского солнца в прохладе журчащих фонтанов, он с мрачным
лицом внимал сладкоречивому послу коварного Версаля. Барон де Тотт
излагал свою версию похищения красавицы-одалиски.
— О, великий султан! — лился приторный елей в монаршье ухо. —
Прахоподобная русская императрица нанесла величайшее оскорбление
нашим державам, похитив прекрасную наложницу, предназначенную для
султанского ложа.
Посол, со зверским выражением лица, взглянул на великого визиря
Гамзы-пашу, ярого противника войны с Россией. Сложенный вчетверо
лист бумаги обжигал промежность высшего османского сановника сквозь
тонкую парчу парадных шаровар. Этот невзрачный листок, до
последнего акчэ выявляющий неприглядную картину воровства из
имперской казны, был доставлен визирю босоногим посыльным. Короткий
допрос указал в сторону французского посольства.