В полутемном углу на копешке свежескошенного пахучего сена,
свернувшись в клубок безмятежно спала прима местного театра. Спала,
закутавшись в пропавший занавес из красного бархата.
— Ах, ты!.. — от возмущения у режиссера перехватило дыхание, и
он судорожно принялся шарить рукой по стене в поисках вожжей. — Ты
глянь, что она творит!
— Совсем страх потеряла девка! — поддержал хозяина Архип и
легонько ткнул спящую носком сапога. — Вставай, бесстыдница.
Неровен час, барин осерчает и…
Что там за «и» никто так и не узнал. Голос, слегка приглушенный
тяжелой тканью, прозвучал раздельно и четко:
— Пошел прочь, холоп!
— Ась? — туповато переспросил Архип.
— Хренась! Губу подбери, сапоги слюной зальешь!
Из-под занавеса послышался смешок — видно собственная же фраза
показалась девке забавной. Или что-то напомнила.
Тертышный тихонько охнул и приложил руку к груди. Сердце
забилось в радостном предвкушении. Такие властные интонации он
слышал только от одной женщины — от государыни императрицы.
«Боже, какой талант!» — ошеломленное сознанье озарилось
предчувствием чуда.
— Юленька, солнышко, — ласково-приторный голос растекся елеем. —
Проснись, все тебя только ждут.
— А ты кто таков? — Из края занавеса показались любопытные
глаза.
— Я твой барин, Василий Михайлович.
— А-а… — в сонном голосе явственно прозвучало разочарование. —
Тогда прикажи подогреть воду для ванной и подать кофе. Только зерна
пусть тщательней мелют и готовят не на огне, а на горячем песке. И
варят на сливках, не на воде.
— Ась?! — на этот раз не смог удержаться и режиссер.
— Ты, барин, плохо понимаешь по-русски? — В бездонно-синих
глазах сверкнула искорка гнева. Да и «барин» в ее устах прозвучало
с издевкой. — Что ж, повторю на иноземном…
От безупречного французского в ступор впали оба. Впрочем, Архип
и без того стоял с отвисшей до пола челюстью.
— Ступайте! — Царственному жесту могла позавидовать любая
столичная актриса. — И дайте спокойно поспать. Я уже вторые сутки
дежурю.
Тертышный машинально поклонился и сделал шаг назад.
Спохватившись, он залился багровым румянцем.
— Юлька! — гаркнул он. Точнее попытался гаркнуть, но получилось
как-то неуверенно, сипло. — Не смей перечить своему барину.
— Если ты еще раз посмеешь повысить на меня голос… — девка
произнесла это скучным тоном, но от ледяных интонаций вдоль хребта
побежали мурашки. — Я пожалуюсь мужу. Он тебя в Сибири сгноит. Или
повесит … — После небольшой паузы, она с ленцой обронила, тихонько
зевнув: — На ржавый крючок. За текстикулы.