Я чувствую, как волна вины накатывает на него, будто тяжёлый
морской прилив. Я не слишком знаком с его историей, но сейчас
каждое слово звучит, будто признание в искуплении перед кем-то куда
более могущественным, чем он сам.
— Я не имею права просить тебя простить меня сразу, — говорит
он, и голос его неожиданно начинает чуть дрожать. — Но я постараюсь
загладить это. Обещаю.
Шури долго не отводит взгляд, словно пытается заглянуть
Баракиэлю в самое сердце, а потом, медленно выдыхая, едва слышно
шепчет:
— Я верю тебе. Но… дай мне время.
Баракиэль с горькой понимающей улыбкой кивает, не говоря больше
ни слова, и переводит взгляд на Акено. Я вижу, как его плечи вдруг
напрягаются, почти незаметно, но всё же. Что-то в его глазах на миг
становится болезненным, уязвимым.
— Акено, — негромко произносит он. — Доченька, прости, что не
был рядом. Я…
Акено сидит, нервно сжимая край своей юбки. Её голова слегка
наклонена, так что тёмные волосы частично скрывают лицо. Но даже
сквозь эту завесу я различаю, как её губы сжимаются в узкую
полоску. Она буквально напитывается атмосферой этой невысказанной
горечи. И именно поэтому, когда Баракиэль делает к ней шаг, Акено
очень заметно и демонстративно отворачивает голову. Лицо её при
этом остаётся натянутым, замкнутым.
— Эй… — пытается добавить что-то Баракиэль, но внезапно
произнести второе слово оказывается тяжелее, чем первое.
Молчание давит. Я чувствую, что даже воздух в баре стал гуще, и
моё чутьё предупреждает: любое неосторожное движение может вызвать
эмоциональный взрыв.
— Акено, послушай меня… — Он делает ещё одну попытку, стараясь
не ломать хрупкие границы, которые она выстроила.
Но Акено по-прежнему упрямо молчит. Она не зовёт его "папой", не
кричит, не обвиняет его в чём-то конкретном… и именно эта тишина
разрывает атмосферу сильнее, чем если бы она сейчас выкрикнула
обиды.
Когда ты ребёнок, хуже всего не сказать или услышать что-то
ужасное, а остаться один на один со своей обидой, и не знать, как
её правильно выплеснуть.
Азазель тихонько вздыхает и, словно чувствуя, что его
тактическая роль сейчас — "не мешать", лишь потягивает своё вино,
оставаясь где-то на заднем плане. Я же чувствую себя немного
лишним, но понимаю, что уходить прямо сейчас — значит бросить
друзей (да, я уже привык их так называть) на поле боя, которое
кишит невидимыми минами из чувств и недосказанности.