Арди, все еще пребывавший без сознания в странном сне, каким-то
чудом дотянулся до барса и попытался схватить его за лапу.
Потянулись длинные секунды, сливаясь в томительные минуты
молчания. Пока, наконец, Эргар не произнес.
- Я не знаю, что из этого получится, старик, - прошептал он. -
За тысячи лет, что духи гор, лесов и озер берегли и учили Первых
Охотников, еще не было такого, чтобы детеныш обучался у чужого
учителя.
- Это так, - кивнул дедушка. - но, может, именно поэтому, потому
что мы следовали предначертанному, то перед тобой сейчас лежит
последний нашей крови? Последний матабар?
Барс перевел взгляд на дедушку. Они какое-то время безмолвно
общались, после чего Эргар отвернулся. Он обхватил Арди одним из
хвостов и бережно опустил на свою широкую спину. Не оборачиваясь,
барс произнес:
- Он либо вернется охотником, - и Шайи знала, что зверь
обращается именно к ней. - либо не вернется вовсе.
И в следующее мгновение на капище сверкнула молния и обрушилась
вьюга, мгновенно скрывшая барса из виду. И только протяжный женский
плач, пронзавший вой ветра, доносился вслед спящему мальчику,
уносящемуся вглубь древних гор.
Арди хорошо знал это чувство. Когда уже проснулся, но так не
хочется открывать глаза. Лежишь, слегка высунув лицо, позволяя
утреннему солнцу приближающейся осени ласкать не только уютное
одеяло, в которое окутался с ног до головы, но и подставленный
кончик носа.
Лучики тепла слегка щекотят веки, а уши ловят редкие, тихие шаги
по пока еще тоже дремлющему дому. Где-то половица проскрипит,
оповещая кухню о том, что мама скоро начнет приготовление завтрака.
Может быть, даже сделает черничные оладья…
Зажурчит вода в навесном умывальнике - это дедушка забавно
фыркая, умудряется, собрав воду в ладони, не только умыть лицо, но
и половину тела.
И ты лежишь в кровати, слушаешь все это, знаешь, что уже не
спишь, но так не хочешь вставать. Ведь впереди дела, заботы, что-то
делать, куда-то идти, а здесь так спокойно.
Еще пару минут. Просто пару минут. В тепле. Уюте.
Дома.
Арди знал это чувство. И потому не мог спутать его с тем, что
испытывал сейчас.
Он лежал на чем-то промерзлом и грубом, что кололо ему бок и
мяло ребра. Солнце, дерзкое и острое, резало лицо брызгами еще
горячего, золотого рассвета. Не было ни одеяла, ни скрипа, ни
запаха черничных оладий. Здесь пахло иначе.