Никита посмотрел на ровные ряды
палаток из толстого местного полотна и даже гордость ощутил. В
центре — шатер легата, вокруг него — службы легионные, а за ними —
воины по сотням собраны. На краю лагеря — конюшни и амбары. Тысячи
людей в лагере служат, сюда каждый день корабль с зерном из Фиваиды
приходит. Все-таки легион — это сила. И быть частью его — почетно.
Не смотри, что гоняют, как мулов, такова наука воинская. Когда
словене свои перестроения показали, поначалу и не поверил никто,
что это повторить можно. Тут многие и не слыхали про римский
фулкон, который от конницы из щитов строят. Чего с них взять!
Половина здешних вояк — бывшие лимитанты — пограничники, голь
перекатная, сущие отбросы среди имперских воинов. Сроду у них ни
оружия доброго не было, ни выучки настоящей. Да и откуда им
взяться-то? Они же не клибанарии, что из знатных готских родов
происходят. Те с детства на коне и с оружием обучены биться. Пойди,
потаскай на себе такую гору железа.
Никита покрутил натруженную за день
спину. Солнце шло на закат, но вечернее построение еще не скоро.
Почему бы в корчму не сходить, не выпить самую малость? На сон
грядущий не возбраняется. Благо деньги у него водятся. Жалование
десятника-первогодка — два словенских рубля в месяц, да еще три
рубля Никита от государя получал, а точнее, их получала его мать,
которая снимала с сестрами домик в предместье Александрии. Девки
уже в возраст вошли, заневестились, приданое нужно. Иначе кому тут
надобна сирота безродная, да еще из варварских земель родом? Греки
от таких нос воротят, а у своих пока денег нет. Вот и подались
ссыльные словене в войско, начав служить тем, кто их родовичей за
измену казнил. Вот такой вот крутой поворот судьбы.
Никита сидел за столом в полном
одиночестве. Он тянул теплое пиво и в который раз прокручивал в
голове все, что с ним произошло за это время. Не было у него ни
малейших сомнений, что сытую жизнь своей семьи отслужить придется.
И он не ошибся.
— И снова здравствуй, Никита, пес
государев, — услышал он за спиной негромкий, до боли знакомый
голос. — Пройдемся!
Никита бросил на стол медный нуммий,
допил свое пиво и вышел на улицу, где дневной жар уже уступал место
вечерней прохладе. А гость продолжил говорить.
— Я слышал, что ты искупил грех
своего отца. И теперь никто не зовет тебя Хонза, потому что
предатель Хонза умер. Теперь уже навсегда. Ведь так?