Вырвавшись из колеса бесконечной
кочевой жизни, Самослав стал внезапно замечать то, до чего раньше
руки не доходили. Уж больно большая, разнообразная и сложная стала
Словения. И кто только не жил в ней. Два десятка кочевых аварских
племен, разных и по виду, и по языку, два десятка племен
словенских, римляне в Дакии, германцы в предгорьях Альп, и даже
иудеи, доставшиеся ему вместе с портом Тергестума. Все это
великолепие говорило на своих наречиях, верило в разных богов,
имело свою культуру (или не имело таковой) и зачастую числило
кровниками собственных соседей. Вся эта дикая мешанина из сотен
тысяч людей не объединялась вообще ничем, кроме персоны самого
князя, армии, общей торговли, серебряного рубля и Тайного Приказа.
И такая ситуация грозила огромными проблемами в будущем, если
какая-нибудь деталь выпадет вдруг из этой затейливой головоломки.
Посыплется все и сразу, а страну зальют реки крови. И люди умные
это прекрасно понимали.
Церковь была пока еще очень слаба, а
ее приходы кое-как обживались в городах и крупных весях, где сидели
жупаны и старосты. Там язычество держалось крепко, и лишь очередная
эпидемия оспы, не затрагивавшая крещеных, давала приток новых
неофитов. Практичные княжеские подданные справедливо полагали, что
еще один бог не помешает, и принимали новую веру охотно, поскольку
видели от нее явную пользу. А это для язычников, живших в парадигме
взаимовыгодного обмена со сверхъестественными силами, было
совершенной обыденностью. Прихожане захаживали в церковь, но и
почитания старых богов не бросали. Жалобы архиепископа Григория,
который призывал порушить поганые капища, пока оставались без
внимания. Слишком опасно это было. Не стоило приведение селян к
истинной вере такой крови. Пусть добром и лаской батюшки паству
нарабатывают. Детей грамоте учат, об убогих заботятся, путников
привечают, утешают вдовиц и сирот. А прислать тагму, оцепить
деревню и повесить на суку местного волхва ума много не надо.
Только жульничество это, а не проповедь вселенской любви и
всепрощения. Именно это князь владыке Григорию популярно объяснил,
отчего тот смутился изрядно и перешел к тому, ради чего,
собственно, и пришел.
— Я, княже, пьесу написал, — отчаянно
краснея и пряча глаза, сказал Григорий. — Подражание Софоклу.
Дозволь поставить под чужим именем. Лицу духовному невместно такими
вещами заниматься, да только нет в том греха, я точно знаю. Пусть
лучше люди хорошие пьесы смотрят, чем похабные пантомимы на
ярмарках. Может, чему хорошему научатся из них. Вот!