Птенчик с силой толкнул его в бок,
отвлекая от мыслей, и Семен осознал, что остановился посреди
дороги. Сердце частило. Пес ткнулся мордой в ладонь.
— Все хорошо, хорошо, — сдавленно
выдохнул Семен.
Что ж, если он хочет свести себя в
могилу вслед за Элей, то знает, как это сделать. Еще немного таких
размышлений, и он там. Только как не думать об этом? И потом,
может, ему и правда пора? Разве это не решение?
Птенчик жалобно заскулил. Семен
заставил себя идти, опираясь на собаку. И было определенно
непонятно, кто кого выгуливает.
В километре от Малых озерков Семен
нашел огромный плоский валун. С трудом взобрался на него и сел.
День был нежаркий, облака то и дело прикрывали солнце. Мысли
роились вокруг черным облаком. Одна хуже другой, они оплетали
тугими веревками, становясь все невыносимее и невыносимее,
сдавливая грудь, мешая дышать. Что, если нужно было просто найти
другого врача?.. Или выбрать иной протокол?.. А вдруг это могло
помочь, а он не нашел, не сделал, не настоял?.. И после всего это
Дарья заявляет, что у врачей есть право на ошибку. Да что она может
знать?! ЧТО?!
Семену казалось, что где-то у него в
голове материализовалась дверь в ад, и она хлопает на ветру, и
скоро совсем откроется, и тогда черти за нею заметят его и утащат к
себе, и он сойдет с ума, и ад окончательно станет его реальностью,
и было так страшно, что хотелось кричать от ужаса. Но крик
застревал в горле.
На похоронах кто-то из Элиных подруг
сказал ему: «Отмучилась бедняжка, надо радоваться». И он ясно
увидел, как хватает эту женщину за горло и душит.
Два года прошло. Два года… Ужас стал
привычным, но от этого не менее сильным. Он старался не показывать,
старался держаться. Но все равно то и дело фальшивил, играя эту
роль, и тогда видел, как непроизвольно морщатся окружающие,
понимая, что он все еще в трауре. Социально приемлемым было уже
отгоревать, уже успокоиться или хотя бы перестать делать это столь
явно, и не превращать свою потерю в спектакль, который другие
вынуждены смотреть. И порой Семену казалось, что он и впрямь готов
снять траур, но он давил эти мысли в зародыше, ибо разве было у
него такое право?
Весь этот чертов мир предал Элю,
продолжив жить, как ни в чем не бывало. И даже их дети, даже Леша с
Катей… Будто он не видит, что в тягость сыну, а дочь вообще
предпочитает разговаривать с ним только по делу. Как они могли так
просто о ней забыть?