—
Сможешь встать? — спросила Марта, приблизившись.
Я
хрипло закашлялся, отдышался и приподнялся, давая сползти с
плеч одеялу.
—
Смогу.
Ни
ночной сорочки, ни исподнего на мне не было, но трудно
придумать вещь более глупую, нежели стесняться человека,
который обихаживал тебя в беспомощном состоянии, обтирал и
делал невесть что еще. Я начал подниматься и сразу
покачнулся, тогда Марта придержала, помогла устоять на
ногах.
Девичьи запястья были тонкими, а руки
будто прутики, но хрупкость оказалась мнимой — знахарка без
всякого труда довела меня до бадьи и помогла усесться внутрь. Я
поместился в кадке, из воды остались торчать лишь торс и
колени.
Хорошо!
Марта вручила мне кусок мыла и жесткую
мочалку, а сама выволокла на улицу тюфяк. Вскоре девчонка
вернулась с грязным покрывалом, кинула его у порога и
потребовала:
—
Мойся! Вода остывает.
Я
не без сожаления сбросил оцепенение, стал намыливать плечи и
спросил:
—
Мы ведь не в городе? Далеко до него?
На
эту мысль натолкнула тишина. Она не была абсолютной, время от
времени где-то поблизости кричал петух, а если прислушаться,
получалось разобрать козье блеянье, но в остальном никаких
привычных уху звуков не раздавалось. Ни криков лоточников и
колокольного звона, ни лошадиного ржания и стука копыт по
мостовой.
—
До города? — Марта испытующе посмотрела на меня и пожала
плечами. — Часа полтора на повозке ехать. Через
лес.
Девчонка принялась готовить для меня
новый тюфяк, а я завел руку за спину и попытался нащупать
рану на пояснице, но от той не осталось и следа. Даже рубца не смог
нашарить, будто удар ножом всего лишь привиделся.
Закончив с тюфяком, знахарка сунула мне
полотенце; я кое-как обтерся и вернулся на свое место уже без
посторонней помощи, словно помывка неким чудесным образом придала
сил. Даже кашель на время перестал беспокоить.
Закутавшись в одеяло, я почувствовал
себя заново родившимся и, к немалому своему удивлению, ощутил
голод. Марта принесла миску бульона, где на этот раз обнаружилось
немного лапши и две половинки вареного яйца, а в завершение
трапезы вручила мне кружку подслащенного медом травяного
настоя.
За
окном окончательно сгустились сумерки, в комнате стемнело, но
ни лучин, ни свечей Марта зажигать не стала. Послышался шорох
платья, мелькнуло в полутьме что-то белое, легонько плеснула
в бадье вода.