— Будь ты проклят... — Валеран
бессильно цеплялся за плетень, из его носа вновь шла кровь. — Ты...
твои герцоги... твое Азе-ле-Ридо... твоя Бургундия...
— Болтай-болтай, твои проклятия
пугают меня не больше, чем тявканье деревенской шавки, — бургундец
пожал плечами. — Ты мертвец, Бретей, и мне жаль лишь одного, что я
не смогу дотащить тебя до Руана или Брюгге и отдать в руки палачей.
А с другой стороны твоя голова поместится в седельной сумке и это
будет хороший подарок и Филиппу, и Бедфорду, и твоему тестю, и
гордец наконец-то поймет, что я был бы лучшим мужем для его дочери,
чем ты! Да, жаль, что голова у тебя только одна. За нее хорошо
заплатят...
Бургундец обнажил клинок и шагнул к
графу. Валеран попытался выхватить собственный кинжал, но не нашел
его. Выронил ли он клинок во время казни жены или потерял в
безумной скачке — у графа не было времени на размышления. Враги
столкнулись, и хлипкая ограда не вынесла тяжести трех тел — схватка
продолжилась в грязи, под холодными струями вновь хлынувшего
ливня.
Под натиском бури стонали и гнулись
столетние дубы. Вспышки молний выхватывали из темноты то занесенный
для удара клинок, то ожесточенные лица. Валеран чувствовал дыхание
смерти, она уже заглядывала ему в глаза, но в тот миг, когда граф
готов был проститься с жизнью, враги отпрянули, их лица
перекосились от ужаса, клинки задрожали в руках. Два голоса разом
выдохнули «Она!», и небо раскололось слепящей вспышкой молнии, за
которой последовал такой страшный удар грома, что Валеран на
мгновение оглох. Запахло паленым. А потом небо стало валиться графу
на голову, и он с облегчением решил, что умирает...
Дождь умывал лицо Валерана, и он с
отчаянием понял, что жив. В небесах бушевала гроза, голова Бретея
разрывалась от боли и страшного голоса, который звучал одновременно
вне его и в нем: «Ты проклинал. Твои проклятия услышаны. Бургундия
падет. Род Бретеев придет в упадок. Твое имя забудут...»
— Нет, Господи, нет! — застонал
Валеран. — Покарай меня — я виновен, но пощади мой род!..
Раскаленный обруч стиснул голову
Валерана, огонь охватил тело и граф закричал. Ледяные струи дождя
напрасно пытались сбить пламя — огонь Преисподней невозможно было
потушить, и вода превращалась в расплавленный свинец, и граф знал,
что такова его кара — при жизни попасть в Ад.