Он не успел снять трубку. В ответ на прикосновение к аппарату в
голове, ближе к затылку, вдруг лопнул теплой кровью какой-то
комочек, отчего Сталин мгновенно оглох. Он больше не слышал
мечущегося за окном ветра, лишь звенящую тишину. Недоуменно поднял
здоровую руку, мимоходом удивившись. Что еще за фокусы? Как
прикажете понимать?
В голове вдруг что-то ухнуло, тяжело, как
стопятидесятидвухмиллиметровый снаряд. Да так, что тело отшвырнуло
к стене, а мир в глазах задрожал в судорожных конвульсиях. Мир
окрасился багровым и траурно-черным, поплыл вдруг куда-то в
сторону, мягко пружиня. Стол, недопитый стакан чая, прямоугольный
кусок неба, бокал — все потянулось, поплыло, подхваченное невидимым
течением. Куда-то вдаль, теряясь, мутнея с каждым мгновением.
Отрава! Вино! — колыхнулась беспомощная мысль, тоже
схваченная этим течением. Кликнуть секретаря. Охрана. Взвод
автоматчиков. Приказать… Код восемнадцать…
Тело было упрямым. Оно многое выдержало и не сдавалось без боя.
Оно хотело жить и прилагало для этого все силы, но Сталин больше не
чувствовал его. Оно теперь было где-то отдельно от него, не в его
власти. Кто-то вывел его из-под юрисдикции главного штаба. Оно
пыталось удержаться на ногах, вцепилось рукой в угол стола. Слишком
слабое, слишком истощенное. Слишком человеческое.
Сталин захрипел, чувствуя, как с темени на виски спускается
темная глухая боль, от которой хочется размозжить череп о стену. И
в этой надвигающейся темноте он вдруг увидел свое будущее.
— Нет! — выкрикнул он испуганно, силясь удержать
равновесие. А может, и не выкрикнул, лишь дернулись искаженные
судорогой губы.
Не так все должно закончиться. Он, Иосиф Сталин, не уйдет так
просто. Он будет биться до конца. У него еще осталось время.
Крошечная крупинка времени. Чтоб исправить. Чтоб не допустить…
А потом он понял, что времени больше вовсе не осталось. И вдруг
успокоился, осознав это. Путь закончен, вот и последний шаг.
Долгий, утомительный, тяжелый путь. А это — просто черта, которую
осталось перешагнуть. Оставив за спиной все, что было сделано. Все
нужное, глупое, верное, напрасное и прочее.
Тело сдалось и стало оседать, еще держась остывающей рукой за
стол. Оно было мертво, и лишь сознание билось в нем слабеющей
затухающей искрой. Это сознание освещало бездонную пустоту, которой
обратился мир, но с каждым мгновением пустоты делалось все
больше.