Поскольку мы с Карлом представились курляндскими баронами, к нам
не привязывались. Формально считали своими, лишних вопросов не
задавали, а Михайлов и Чижиков все больше помалкивали, хотя
последний, как и многие из тех, кому довелось послужить в
украинской ланд-милиции, довольно сносно умел разговаривать на
польском.
Еще один член моего отряда – Михай – и вовсе чурался
соотечественников. Собственно, он сторонился практически всех,
включая нашу команду. Лишь один я мог вытащить из него
слово-другое, но потом поляк замыкался, будто боялся, что плотину
его отрешенности прорвет.
Чтобы как-то развеять дорожную скуку, я стал практиковаться в
изучении польского. Михай, хоть и без сильного удовольствия,
помогал мне. Давно замечено – чем больше языков знаешь, тем легче
осваивать новые, поэтому к концу недели я уже вполне сносно
изъяснялся по-польски, используя самые простые и распространенные
обороты. Разумеется, беглая речь ставила меня в тупик, но сказать
что-то элементарное и при этом быть понятным собеседнику я уже мог.
На практике большинство людей обходится довольно скромным словарным
запасом.
Нам принесли жареного поросенка, овощное рагу, хлеб. Шустрая
служанка притащила из погреба кувшин венгерского вина. Оно
оказалось кисловатым и не очень хмельным, но я все равно дал
девушке монету «на чай». Зачем настраивать против себя прислугу?
Иногда от этих людей зависит очень многое. Например, жизнь.
После сытного ужина задули свечи и улеглись спать. И хотя позади
остался день утомительной скачки, а тело устало и нуждалось в
отдыхе, сон не приходил. Всему виной был разговор с баронессой,
растревоживший и без того неспокойную душу.
Я не собирался корить себя за то, что поддался просьбе Карла и
заехал в родовое имение фон Гофенов. Многое побудило сделать этот
крюк: и понимание, что в глазах кузена совершу чуть ли не
святотатство, если не заеду к матери, и изрядная толика любопытства
узнать что-то о настоящем Дитрихе, да и та частица от него, что
осталась где-то в глубине, жаждавшая хоть на пять минут повидать
дорогое ему существо, – все это наложилось друг на друга. Воля
моя поддалась. Я не мог противостоять внутреннему натиску. Страх
перед разоблачением, элементарная осторожность и здравый смысл
оставили меня. И, наверное, не зря.