– Если вы хотели меня заинтриговать,
– сказал Николай, – то вам это удалось. Может быть, вы назовете мне
имя этого человека?
– Его зовут Михаилом Афанасьевичем
Булгаковым. – Валентин Сергеевич выговорил это имя слишком быстро,
без паузы: то ли от волнения, то ли боясь, что передумает его
произносить.
– Опасность грозит Михаилу
Афанасьевичу Булгакову? – переспросил Скрябин, приходя к выводу,
что до этого вечера его способность удивляться не была исчерпана
даже наполовину.
– Да, ему. – Смышляев кивнул. – Вы
ведь знаете, кто это?
Разумеется, Николай знал.
2
До семнадцати с половиной лет – до
самого поступления в МГУ, – Николай Скрябина жил в Ленинграде, у
своей бабушки Вероники Александровны: тетки его матери. У неё на
квартире (а теперь уже – в московской квартире самого Николая,
который получил в наследство всё бабушкино имущество) хранились два
потрепанных экземпляра альманаха «Недра» за 1924 и 1925 годы. И в
них были опубликованы повести малоизвестного тогда литератора
Михаила Булгакова: «Дьяволиада» и «Роковые яйца». Коля перечитывал
их раз по десять и неизменно хохотал до слез. Однажды мальчика
застала за чтением Вероника Александровна и произнесла – явно имея
в виду автора сатирических повестей: «Он знает». Что она
хотела этим сказать, её внук, как ни старался, не смог от неё
добиться.
И с первых дней своего переезда в
Москву Николай мечтал посмотреть «Дни Турбиных» – единственную
пьесу Булгакова, которая шла в 1934 году. Да и её МХАТ возобновил в
1932-м после трехлетнего перерыва. Причём вернуть её в репертуар
Художественного театра повелел (вся Москва это знала!) не кто иной,
как Главный Зритель страны.
День 29 ноября 1934 года, когда
Скрябин впервые увидел «Турбиных», запомнился ему навсегда. Место у
него было отличное: в третьем ряду партера (отец достал ему билет).
И весь первый акт он, как завороженный, следил за перипетиями на
сцене. А в самом начале второго акта зал громыхнул вдруг такими
аплодисментами, что Николай едва не оглох. В тот момент на сцене –
представлявшей собой кабинет прохвоста-гетмана – происходил диалог
Шервинского (бесподобного Марка Прудкина), с лакеем, объяснявшим
гетманскому адъютанту, почему его, лакея, оставили дежурить у
телефонных аппаратов. Однако аплодисменты предназначались вовсе не
актерам: смотрели все не на сцену, а в противоположную сторону.