Бан Шин-ву сердито пнул под столом прямолинейного друга, но Ки
осталась спокойной.
— Я хочу на это надеяться. Но еще больше я хочу его
разыскать — живого или... Словом, действуйте, хитрецы. Я в вас
верю. Насчет денег не беспокойтесь, все ваши расходы будут
оплачены. На всю работу даю вам месяц, пока не выпал снег. Ну а
теперь выкладывайте, что слышно за стенами Даду.
— В каждой деревне ждут Будду Майтрею. От красных повязок уже в
глазах рябит, — проворчал Бан Шин-ву. — Но надо признать, поборы и
разорения стали реже, монголы и сэму(3) уже не хозяйничают в домах
крестьян будто на собственном подворье.
— У бедноты теперь свой император, какой-то крикливый оборванец,
— добавил Чок Хо, — называет себя последним из династии Сун,
обещает великую смуту и скорое падение империи монголов.
— Его слова вполне могут оказаться пророческими, — заметила Ки.
— Во дворце уже давно нет единодушия. С тех пор как покойный
император поверил клеветникам и отстранил канцлера, дела с каждым
днем идут все хуже.
— Полагаете, его возвращение могло бы исправить дело? — спросил
Бан Шин-ву. — Он ведь тоже из монголов...
— Дело не в том, из какого он племени, а в том, что он понимал,
в чем состоят интересы государства. Но к чему гадать... — Ки
замолчала. Не хотелось показывать свою слабость даже перед этими
стариками, знавшими ее много лет. — Мне сообщили, что в Корё мои
братья впали в немилость у вана Конмина. В народе что-нибудь
говорят об этом?
— Вам вправду хочется это знать? — замялся Чок Хо. — Мало ли что
болтает всякий сброд...
— Рассказывайте. Я требую.
— Они злорадствуют. — Бан Шин-ву сочувственно смотрел на «свою
бедную Нян», как он часто называл ее в разговорах с приятелем. — Вы
для них такая же ненавистная чужачка, как и император. Никто уже не
помнит, сколько добра вы сделали беднякам... Армия «красных
повязок» собирает силы, чтобы штурмовать столицу. Вам лучше бежать,
госпожа, пока они не окружили Даду.
— Родины у меня больше нет, — она говорила точно сама с собой, —
Канцлер советовал уходить в степь, но, думаю, и там меня никто не
ждет. Жизнь беглеца жалка и печальна...
— Но все-таки это жизнь, — заметил Бан Шин-ву.
Ки покачала головой.
— Это прозябание. По своей воле я не брошу Даду.
***
Перед сном Хен Дан, как обычно, пришла помочь императрице
переодеться и расчесать ей волосы. В спальне между ними исчезали
почти все условности: две женщины могли часами говорить обо всем,
как близкие подруги. Хен сноровисто сняла с Ки многослойные тяжелые
одежды, надела на нее уютный ночной халат, затем императрица села к
зеркалу, предвкушая ежевечернее освобождение от горсти золотых
шпилек и массивных нефритовых подвесок — почётных, но утомительных
символов ее статуса.