— Мой отец.
Больше он не сказал ей ничего, как она ни
расспрашивала.
— Как же он смог передать вам свою просьбу?
— Мы были близки с самого раннего детства. — Есенбуга наконец-то
поднял взгляд, в котором мелькнуло воспоминание о каких далеких
счастливых днях. — Он много сделал для меня. Я не смог отказать
ему…
— У него остались дети, жены?
— Увы, ваше величество, его единственная супруга скончалась
родами более двадцати лет назад. Ребенок тоже умер.
— Я ничего не знала об этом… — вырвалось у Ки.
— Об этом не сразу узнал даже его отец, — неожиданно
разоткровенничался Есенбуга. — Он доверял только Баяну, нашему
дяде. Ну и мне. А дядя его, можно сказать, вырастил, брат жил у
него с раннего детства…
— Я заметила, что вы избегаете называть своего брата по имени.
Видно, не так уж он был вам дорог?
— Есть имена, которые лучше не произносить, — его голос зазвучал
совсем глухо. — Ваше величество может считать это глупым суеверием,
но я — сын своего рода. Верит род — верю и я.
— Вот как… Что ж, оставим в покое вашу веру. Если вы исполнили
свои обязательства по отношению к брату, можете идти. Я
распоряжусь, чтобы вас щедро вознаградили. Скажите только, вас не
просили передать что-нибудь на словах?
— Благодарю, ваше величество! И нет, не просили. — Есенбуга
встал и вновь поклонился, прощаясь. — Он сказал, умнейшая женщина
империи Юань все поймет сама.
И лишь когда за визитером закрылись двери, Ки поняла, что в
течение всего разговора тоже ни разу не назвала бывшего канцлера по
имени. Незаметно для нее самой оно стало частью ее самой
сокровенной, самой важной тайны. Произнести «Тал Тал» вслух
означало почти выдать ее.
***
Аромат мирта ей не почудился. Мягкая кожа папки когда-то впитала
его, и теперь он поднялся к ее лицу, словно дыхание призрака.
Откинув клапан, она увидела несколько листов рисовой бумаги.
Мелькнули наброски пейзажей, цветов, деревьев… Первым лежало
короткое послание, написанное великолепным уставным письмом.
«Смиренно прошу Ваше Величество принять нижеследующие
рисунки. Смею надеяться, они развлекут Вас в часы досуга»
Вместо подписи стоял оттиск канцлерской печати.
Все правильно. Папка могла попасть в чьи угодно руки, и никто не
должен ничего заподозрить.
Под листом с посланием оказался набросок цветущей сливы мэйхоа.
Черные, резкие линии ветвей и нежные, словно сгустившийся туман,
лепестки, рожденные легким прикосновением кисточки. Ки хорошо
помнила этот рисунок, вернее — его начало.