И вот что странно: он стоял совсем рядом, но лица его я не
видел. Словно на нём была перетекающая маска. Просто чёрный провал,
в котором угадывались угольки глаз.
— Но я бы и сам мог победить, — проговорил я не столько с
претензией, сколько для того, чтобы обозначить свою позицию. — Но
благодарен за поддержку.
— Бесспорно, — кивнул мне трибунал. — Впрочем, зачем рисковать?
Тебе ещё многому надо научиться.
В это время Борис всё ещё с открытым ртом обходил имперского
палача со всех сторон. Было видно, что его восхищению нет
предела.
— А вы можете ещё раз Карающий Меч показать? — попросил он,
хлопая глазами.
— Только быстро, — усмехнулся Святояр и крутанул в воздухе
полоской света, нарисовав знак, который мне показался смутно
знакомым, хотя откуда бы? — А ты что умеешь? — обратился он к
Борису, спрятав светящийся клинок.
— Да много всего, — смутился двухметровый юноша, который тем не
менее уступал трибуналу в росте. — Только всё это мне нельзя, —
проговорил он с досадой в голосе.
— Это почему ещё? — поинтересовался палач, и мне показалось, что
там, где должны быть глаза, что-то блеснуло. — Такие интересные
способности, и нельзя?
— У меня договор, — ответил тот, разводя руками, — по которому я
не имею права никого воскрешать. Только нежить упокаивать. Да на
операциях по сложным пересадкам помогать.
— Чудно́, — хмыкнул себе под нос Святояр. — А ты, — он обернулся
ко мне, — что умеешь ты?
И тут я, который пару минут назад утверждал, что сам смог бы
уложить пару десятков человек, понял, что ничего-то о своей магии и
не знаю. Так, крохи. Но даже об этом сказать не могу. Ну а что
именно? Что откинул полицейского, когда тот взял меня за руку? Или
что у меня кулаки светиться начинают, если их сжать?
В этот раз выручил Боря, за что я проникся к нему огромной
благодарностью. Видя мою заминку, он сказал:
— Да он же три дня в коме был, — при этом он смешно сложил руки
на груди и закатил глаза. — А по всем показаниям, вообще,
клиническая смерть. Так что он может и не помнить. А магия могла и
ослабнуть.
— Ого! — покивал трибунал и снова обернулся ко мне. — Хорошо
сохранился для нежити.
При этом слове я тут же напрягся. Мне не нравилось, что за
последний час меня несколько раз назвали нежитью.
— Он не нежить, — вскинулся Борис, враз утратив расслабленный
вид. — Я могу поклясться на чём угодно.