«Значит, вот так, - бессмысленно
подумал Тренч, пытаясь придумать задачу для немеющего и оглушенного
тела, - Ударили в упор, значит. И прямиком в котел. Рванул,
конечно. Этого и надо было ожидать. Чего ж ему не рвануть, когда и
так едва живой был. А если ядром…»
По палубе гибнущего корабля сновали
матросы, похожие на беспокойных мальков, вынырнувших из
развороченного хищником гнезда. Кто-то вцепился мертвой хваткой в
свисающие снасти и кричал, да так, что душу выворачивало наизнанку.
Кто-то хрипло клял все на свете на незнакомом Тренчу языке.
Некоторые спешно пытались спустить шлюпку, но
шлюпбалки[25] намертво застряли в
мешанине из парусины и канатов, и кто-то уже в отчаянье рубил
топором развевающиеся фалы…
Крен быстро увеличивался, «Саратога»
заваливалась на левый борт, разваливаясь на ходу. Палуба уже
вздыбилась, в ней с жутким хрустом образовывались неровные разломы,
ощерившиеся острыми обломками досок. Какой-то матрос зацепился за
доску и с ужасающим воем скатился по палубе вниз, тщетно пытаясь
зацепиться за что-то. Секундой позже он превратился в быстро
уменьшающуюся на фоне Марева фигурку.
В какой-то момент Тренч и сам застыл,
заворожено глядя в распахнувшийся провал, ведущий вниз. Там, внизу,
не было ничего, кроме шести тысяч футов пронизанной облаками
пустоты. Пространства, в котором ничего не существовало, даже дна.
Вместо дна здесь растянулась бесконечная алая гладь
Марева.
Заглянув в нее, Тренч забыл, как
дышать. Правду говорят – нельзя смотреть на Марево. Это то же
самое, что заглянуть в свою собственную смерть.
Марево колыхалось шестью тысячами
футов ниже, но ни расстояние, ни редкие облака не в силах были хотя
бы прикрыть его гигантский, кардамонового оттенка, зев. Пелена
Марева тянулась бесконечно далеко, напоминая утренний густой туман,
но тревожного, нехорошего, цвета. Цвета огненного зарева на
горизонте.
У Марева было много обличий. Иногда
оно казалось густым, как сладкое вино апперов, иногда зыбким и
иллюзорным, как платок из тонкой газовой ткани, раскинутый прямо в
небе. У Марева не было ни глаз, ни лица, но Тренчу всегда казалось,
что оно пристально глядит на него, изучая, как древний осьминог
изучает крохотную рыбешку, невесть как забравшуюся на его
глубины.
Мимо головы пронесся обломок стеньги,
точно пущенная неведомой рукой пика. Тренч отшатнулся от провала,
тяжело дыша и едва удерживаясь на ногах. Взгляд Марева высосал
небогатый остаток его сил и теперь их едва хватало даже для того,
чтоб оставаться в сознании. Вновь не повезло. Лучше бы сразу
лишиться чувств или разбить голову о мачту. Тогда недолгое падение
с высоты в шесть тысяч футов прошло бы незамеченным. Он попросту бы
канул в Марево и растворился в нем без следа, как сахар в стакане
по-флотски крепкого чая. Незавидная участь, но есть ли у него
выбор?