И все же не торопитесь с выводами. А
чем, собственно руководствовался Арамис (кроме выгоды для
себя)?
Интерес представляют его рассуждения
перед близнецом Людовика Филиппом. Помните, что говорит
епископ?:
Король провел свое детство в таком же затворничестве,
как то, в котором протекли ваши детские годы, в такой же скудости и
такой же безвестности. Только вместо рабства тюрьмы, безвестности,
одиночества и скудости, скрытых от людских взоров, ему пришлось
терпеть все обиды, все несчастья и унижения на виду у всех
<...> Ведь трон залит таким сиянием, что даже небольшое пятно
на нем кажется несмываемой грязью, и всякий ореол славы на его фоне
представляется только пятном. Король страдал, он злопамятен, и он
будет мстить. Он будет плохим королем. Не стану утверждать, что он
прольет столько же крови, сколько пролил Людовик Одиннадцатый или
Карл Девятый, – он не испытал в прошлом таких оскорблений, какие
испытали они, – но все же он будет лить кровь и поглотит и
государственную казну, и состояние своих подданных, потому что в
свое время ему были ведомы и унижения, и нужда в
деньгах.
Мысль Арамиса понятна и нельзя
сказать, что он так уж и неправ. Но вот с чего он решил, что
человек, который всю жизнь провел вдали от людей, а последние годы
и вовсе в тюрьме, не опьянеет от власти, будучи вознесен к трону?
На каком основании он считал, что Филипп выдержит все
искушения?
При этом Арамис честен с Филиппом
(по крайней мере до поры до времени). Он честно предлагает принцу
выбор -- корону или тихую жизнь на свободе вдали от мира. И
совершенно искренне волнуется, ожидая выбора Филиппа. Если бы тот
выбрал тихую жизнь, Арамис не стал бы его принуждать и все его
планы пошли бы прахом. Не случайно время ожидания кажется ему
ужасным, он почти в отчаянии от того, что Филипп может выбрать
тишину и безвестность.
И естественные опасения Филиппа он
тоже честно развеивает:
– Вы говорите, – сказал он [Филипп],
– о религиозном ордене, во главе которого вы стоите. Я заключаю из
ваших слов, что в тот день, когда вы пожелаете низвергнуть того,
кого сами же вознесли, дело будет сделано без труда и человек,
созданный вами, окажется в ваших руках.
– Вы заблуждаетесь, монсеньор, –
ответил епископ. – Никогда я не взял бы на себя такое тяжелое
бремя, чтобы сыграть с вашим высочеством столь