В коридорах было пыльно, пусто и тихо. Если тут и бывала
приходящая горничная, то очень, очень редко. Некоторые плафоны
закоптились до полной черноты, резные панели потолка кое-где
разбухли от сырости, в углах пахло грибами, а валяющиеся тут и там
на вытертой каблуками до блеска грязной ковровой дорожке бутылки
придавали усадьбе некое сходство с воровским притоном. И запахи:
густые, настырные: печёная картошка, плесень, гниющее дерево,
ружейное масло.
«Дверь с медведем» нашлась быстро – обычная деревянная
дверь, по обе стороны которой из стены торчали грубо вырубленные из
дерева медвежьи морды. Фигаро постучал, и дверь сама по себе
распахнулась, пропуская следователя и инквизитора в обитель
простора и света.
Это была даже не комната, а настоящая охотничья зала:
огромное панорамное окно-арка, из которого лился фонтан золотых
лучей, игривыми радугами преломляясь в стеклянных шкафах и
витринах, до зеркального блеска натёртый паркет, длинный стол, за
которым могли бы свободно пировать человек пятьдесят, жерло
невероятных размеров камина, шкафы с книгами, картины на стенах, но
самое главное, конечно, чучела. Десятки, возможно, сотни чучел:
пятнистые рыси, олени с ветвистыми рогами, волки, странная, немного
похожая на обросшего к зиме пухом журавля птица с кривым клювом,
стоящий на задних лапах низкорослый горбатый медведь с необычно
широкими лапами и неприятно-длинными зубами, маленькие птички,
похожие на меховые подушки…
Но дыхание от восторга у Фигаро перехватило вовсе не из-за
всей этой красоты.
У самого окна, на специально выделенном низком постаменте,
больше похожем на небольшую мраморную сцену, в потоке солнечного
света застыло самое потрясающее существо, которое следователю
только доводилось видеть.
О, он был заядлым охотником, ходившим и на кабана, и на
медведя, и даже на кикимору (последнее, впрочем, вышло случайно), а
еще – следователем ДДД, повидавшим много всякой Другой дряни, но
зверь, гордо возвышающийся в розетке солнечных лучей (теперь Фигаро
заметил, что оптический эффект добавляло несколько призм, хитро
вмонтированных в пол и дробящих солнце на веера сверкающих радуг)
задел некий глубинный эстетический нерв следователя, и Фигаро
только и мог, что обалдевше приоткрыв рот медленно прохаживаться
вокруг удивительного шедевра неведомого таксидермиста.