ему хочу.
А вот это сильно. Вон как мои конво… телохранители
стушевались. Понимают, что я уже практически не жилец. А отказать
православному перед смертью в исповеди — великий грех. Да и куда я
денусь с подводной лодки? Патриарх в Успенском соборе службу ведёт.
А это тот же Кремль. За пределы его стен не
вырвешься.
— Как скажешь, государь, — вновь склонил голову десятник. —
Исповедоваться тебе, и впрямь, не помешает.
И вот я иду, по Соборной площади к Успенскому собору и мысленно
молюсь, каждую секунду ожидая удара. Мои конвоиры, молча, топали
сзади, держась в паре шагов за спиной.
Страшно. Очень страшно вот так идти, буквально каждой
клеточкой чувствуя перекрестье враждебных взглядов на своём
затылке. Так и хочется оглянуться; не вынул ли десятник саблю из
ножен, не вскинул ли кто из бородачей бердыш над головой? Очен
хочется оглянуться! Так хочется, что мышцы от
напряжения свело.
Вот только нельзя мне своим «телохранителям» страх показывать.
Нельзя даже шаг ускорить, чтобы у них и мысли не возникло о
возможности такого нападения. Так как соблазн слишком велик!
И пусть приказа меня убивать им Бельский не отдавал, но кто
такой для них Бельский? Они подчинились ему лишь потому, что сами
того же хотели. А тут…
А тут я иду впереди с неприкрытой спиной. И площадь
практически пуста. Если кто из дворцовой челяди нас и заметит, то,
издали отбив поклон, тут же в сторону сворачивает, стремясь
поскорее с глаз скрыться. Чувствуют люди, что смена власти
происходит. Вот истараются не отсвечивать, чтобы
самим ненароком не прилетело.
Так что, если я повод дам, о приказе могут и забыть.
Особенно, если один из моих провожатых горячим сторонником
спасшегося царевича окажется. Рубанёт с плеча по темечку, и поминай
как звали. И то, что в той, прошлой жизни Фёдор ещё десять дней
прожил, ни очём не говорит. Он наверняка завтрашний
бунт послушно во дворце дожидался, а меня вон к патриарху понесло.
А значит, и сама История немного в сторону вильнула.
Не рубанули. Я остановился, с трудом разжав стиснутые зубы,
перед дубовыми дверьми и, наконец, позволил себе обернуться.
Мои конвоиры перекрестились, застыв перед ступеньками
храма, склонили головы, не смея идти дальше. Оно и понятно. Войти
вслед за мной в храм, рискуя нарваться на проклятие обозлённого
моим арестом патриарха, никому не хочется. Русь, конечно, не Запад
и цер