Если ты,
конечно, мироходец.
– Так, –
сказал он. – Встань рядом, поближе. Будем выходить.
Петер
повиновался. Кат вынул из-за пазухи камушек с дырой, который носил,
не снимая, на прочном шнурке. Это был кусок гранита, отколотый от
фундамента его дома и обточенный наждаком. Кат взвесил камушек в
ладони; поколебавшись, спрятал обратно. Ещё раз бросил взгляд на
духомер, светившийся ровным неживым светом.
Петер
обмахивался полой куртки. Пот прочертил пыльные дорожки на его лбу,
на щеках, на шее.
Наконец,
Кат решился.
– Надо бы
наведаться кое-куда, – сказал он.
В кармане
плаща ждал своего часа ивовый прутик, подаренный градоначальником
после встречи в ратуше – кусок обычной ветки, длиной три вершка, с
обломанным расщеплённым концом.
Кат
показал Петеру прутик.
– Якорь,
– сказал он. – Это чтобы вернуться на наш свет.
– Он с
Китежа, да? – Петер взмахнул пушистыми ресницами.
– Да, –
сказал Кат. – Хватайся за руку. Обратный переход сложнее. Нужна
кровь. Моя.
Он зажал
в кулаке градоначальников подарок, подождал, пока Петер уцепится за
предплечье, и достал из-за отворота плаща булавку.
Уколол
палец.
Выдавил
розовато-белую каплю крови на прутик и закрыл глаза.
– А мне
что делать? – начал было Петер. – Ой!
Пустынный
жар отступил. Кожу на лице обдало морозным ветерком. Под ногами
захрустел снег.
– Ой, –
повторил Петер. – Уже вернулись.
Кат
открыл глаза и снял очки.
–
Тактильный контакт, – сказал он, пристраивая булавку обратно под
лацкан. – Пока ты со мной, больше ничего не надо делать.
– Ладно,
– Петер поёжился от холода, натянул куртку и застегнулся до
горла.
–
Мироходец, – продолжал Кат, – способен взять в Разрыв всё, что
может на себе унести. Но не живого человека. Живого – только
другого мироходца.
– Понял,
– Петер покивал. – А когда я… ну, сам буду?
– Потом.
Когда-нибудь.
Петер
вздохнул, удовлетворившись сказанным.
Кат
огляделся.
Ивовый
прутик сработал как надо.
Они
стояли у речной излучины, на берегу, где ветром намело твёрдый слой
наста. Из-под укрывавшего реку льда торчали бурые стебли
засушенного на корню рогоза. Чуть дальше, слева от Ката и Петера,
виднелась ивовая роща – сплетение голых веток и кривых стволов,
откуда, наверное, и был родом прутик-якорь. Ещё дальше спала под
снегом равнина, холмистая, белая, усеянная тёмными пятнами таких же
рощиц и перерезанная оврагами. Над всем этим висело скучное, полное
серых облаков небо.