— Скажи-ка мне, Павел Юрьевич что, часто сюда заглядывает? На
Степаниду засматривается? — спросила я. — Откуда слух, что он ее
выкупить хочет себе на утеху?
Анна, теперь пытавшаяся что-то сотворить из уже собранного для
меня ужина согласно моим приказаниям «поменьше», вздрогнула и
выронила горшок. Он громко ударился о деревянный стол, расплескав
горячую жижу, так, что Анна едва успела прикрыть руки грязной
прихваткой.
— Помилуйте, барышня. Какой Павел Юрьевич, — проговорила она,
застыв истуканом над столом, — когда Степанида от нашего барина
прошлый год понесла?..
Хватит, хватит с меня загадок.
Бедная Анна забилась в угол, пока я, наплевав на все
существующие приличия, традиции и обычаи, быстро ела рагу,
наклонившись над столом. Было горячо, я давилась и морщилась, но —
вкусно, вкусно, черт побери, и хлеб был воистину хлебом, а не
резиной, напичканной для удорожания злаками. Я полагала, что мне
кусок не полезет в горло — как бы не так, свежий воздух, молодое
тело, если бы еще я проявила хоть какие манеры, потому что так, как
я, не ели благовоспитанные барышни.
Но мне было плевать.
За окном резко стемнело, я покосилась — но нет, это не вечер,
просто будет гроза. Значит, Лука вернется в ближайшие минут
двадцать или не вернется сегодня совсем. Как вариант, на который я
бы не очень рассчитывала, он окажется в усадьбе поздно, весь
вымокший и продрогший, и вряд ли будет способен внятно ответить мне
на вопросы.
— Отец Петр ох ругался, да простит меня Преблагой за хулу, —
бормотала меж тем Анна, глядя на меня исподлобья. — Мол, наше дело
землю пахать, а не в барские спальни носы совать.
Я сдвинула брови, утерла некрасиво свисавшую изо рта капусту или
что-то на нее похожее. По крайней мере, на вкус.
— Так, может, прав отец Петр? — я придала голосу заведомую
резкость. Нет, мне было без разницы, с кем замужняя женщина
изменяла мужу и от кого она понесла. Сплетни — куда большее зло, и
если бы не досужие языки, не зависть, не домыслы, не любопытство,
не желание людей покопаться в чьем-то — не всегда и грязном! —
белье, не творилось бы многое из того, что твориться и не должно,
ни в моем прежнем мире, ни в этом.
У Степаниды могли быть сотни причин искать утешение на стороне.
Я не сомневалась, что брак ее с Егором был выгоден исключительно
барину — по словам Андрея, Степаниду за Егора отдали и не спросили
ее мнения на этот счет. Неудивительно, если вспомнить, что мой отец
при устройстве браков между крестьянами мог ориентироваться только
на отсутствие между будущими супругами родства. Агрессия мужа,
какие-то недостатки, мешавшие ему в отношениях с ней, невозможность
развода — если развод здесь существовал, то лишь для таких как я,
не для собственности помещика. Степанида могла знать о каких-то
наследственных пороках Егора, могла совершенно сознательно
планировать родить дитя от любого другого мужчины — вплоть до того,
что, вероятно, ее ребенок родился бы свободным. Она могла влюбиться
в моего брата! Каким он был?