– Степне
умнгну[1]?
Видя недоумение в его глазах, Чи
откусила кусок и, придерживая оставшуюся сосульку языком, решила
поделиться.
– Н-н-нет, спасибо. Я, пожалуй,
обойдусь, – судорожно сглатывая, посторонился Степан.
В животе раздалось протестующее
урчание, но Степан не желал лишний раз охлаждаться, да и к тому же
подобная еда вряд ли бы насытила. Он опасался сосульку даже брать.
Руки замёрзли, хотя перекидывание снежками с подругой изрядно
разогрело, но всё равно приходилось часто сжимать кулаки, чтобы
вернуть чувствительность пальцев.
– Что б ты объелась, обжора, –
добавил Степан.
В ответ Чи рассерженно хмыкнула,
взглянула искоса, с недовольством так, будто бы всё поняла, но
сдавила в себе злость и продолжила обсасывать сосульку, как
леденец. Она поправила причёску, пригладила волосы, сдула с чёлки
снежинки и направилась вглубь леса. Не считая бутербродов, Степан
давно ничего не ел, но терпел голод, подавляя неприятные чувства
возникшим к спутнице возбуждением. Он наблюдал, как она шла
впереди, ненавязчиво виляя коротеньким хвостиком, являющимся
элегантным завершением позвоночника и вальяжно подыгрывала себе
бёдрами. То ли у Чи всегда была такая походка, то ли она ей
специально манила, Степан не знал, но ему так и хотелось всё время
прикоснуться к её влекущим, волнующим ножкам и огладить шёрстку,
покрывающую ягодицы мягким персиковым пушком. Волос у Чи на бёдрах
рос особенно короткий и так плотно и гармонично прилегал к телу,
что казалось будто сам сплёл для себя задницу, а потом с ней
породнился.
Пятнистая важенка дразнила
неповторимым изяществом. Грациозность лани для неё обретала чуть ли
не прямой смысл, а неуловимая прыткость во многом помогала выжить.
Степану представлялось настоящим чудом, что после всего
произошедшего они остались целы и невредимы. Он достал блокнот и,
стараясь отвлечься от игривого настроя спутницы, делал на ходу
заметки под свежими впечатлениями. Чи вела себя так, словно ничего
не произошло, и продолжала всецело придавалась самолюбию.
Благородная, породистая особа восхитительно пахла сладкой шерстью,
великолепно выглядела и не оставляла к себе равнодушным ни одного
гостя или лесного обитателя. В каждом её плавном изгибе рук,
непринуждённом движении бёдер, виделся высший акт нарциссизма. Чи
делала вид, будто минувшие смертельные опасности её совершенно не
волновали, словно беготня от волков, полёты на гигантской птице и
сход со склонов под лавиной входили в обязательные пункты
расписания её ежедневных занятий. Она шла с равнодушным,
самодовольным видом, как подобает венценосной особе, высоко
вздёрнув нос и смотря на всё с усталым снисхождением.