Я потому так подробно рассказываю о Томе Фаггусе, что хочу, чтобы читатель понял его до конца и воздал ему по справедливости. Я также хочу отвести тень от его доброго имени, имени моего кузена, страстно полюбившего мою… Но эту историю я расскажу как-нибудь после.
Во второй раз Том навестил нас три месяца спустя, ранней весной. Он привез мне в подарок отличный новый карабин, но матушка не позволила мне притронуться ружью, пока не взяла с Тома слово, что карабин куплен, а не украден. Том, не моргнув глазом, заверил ее, что тут все честно, хотя, между нами говоря, это еще вопрос, можно ли считать честной покупку, совершенную на отнятые деньги. Как бы там ни было, от подарка я был в неописуемом восторге, а Том Фаггус к тому же выучил меня ездить на Винни, встретившей меня как старого друга. И снова мы сидели у огня, и снова Том представил в лицах кучу всякого народа, но в этот приезд все внимание Тома было приковано к Анни, и оно было ей приятно, потому что Том ей очень нравился. Том заявил, что он ее крестный отец, но, конечно же, приврал, потому что разница в годах между ним и Анни было всего-навсего десять лет. Потом он засобирался в дорогу, и Винни, блеснув рыжеватыми боками, унесла вдаль нашего необычного родственника.
Годы моего отрочества протекали безмятежно, один день походил на другой, и кроме встречи с Томом Фаггусом – событие, согласитесь, выдающееся, – мне из тех лет почти не о чем вспомнить. Прежние забавы кончились. Я начал помогать матушке по хозяйству, и всякий раз, когда я вспоминал о Дорне Дун, моя встреча с ней в разбойничьей долине все больше казалась мне мечтой, фантазией, чем-то таким, о чем давным-давно пора забыть. Каждый год я прибавлял четыре дюйма в высоту и два дюйма в ширину, и уже не было в Эксмуре мужчины крупнее меня. Из-за этого я стал предметом насмешек на ферме и во всей округе, и мне было так стыдно, что я даже боялся взглянуть на себя в зеркало.
Матушка же моя, напротив, гордилась моим быстрым возмужанием и если и посмеивалась, то только над моими глупыми страхами.
А что же Дуны? А Дуны по-прежнему благоденствовали, потому что никто и пальцем не смел пошевелить против них, а на бесчисленные проклятия они попросту не обращали внимания. Время от времени местные жители отваживались подавать наверх слезные жалобы, и один-два раза их прошения попадались на глаза самому королю, но король отпустил по этому поводу какую-то остроумную шутку, которая так понравилась и ему, и его придворным, что на радостях он простил высокородных разбойников.