По ряду переселенцев прошелестел шепоток: составляют списки на установление норм довольствия. Говоря проще, нам дадут с собой еды. Не знаю, обрадовала ли эта новость. Всё потеряло смысл. Даже сама жизнь. Мы шли, говорили, что-то делали, точно роботы.
На ночь нас отправили в сараи. Люди жались друг к другу, пытаясь согреться. Через щели в стенах врывался ярившийся ветер. Как назло, замела метель, колючие снежинки мелкими иглами впивались в кожу. Тёплая одежда не помогала. Казалось, сами тела наши сравнялись с температурой воздуха. Не чувствовались ни руки, ни ноги.
Конвоиры, оставленные для охраны и оттого недовольные, принесли еды. Впервые за всё время пути. Холодная баланда не давала сытости и не согревала. Она комом встала в животе. Многих рвало после голодовки, желудок отказывался работать. Самые смышлёные ели хлеб отламывая его по чуть-чуть, запивая понемногу супом и тщательно пережёвывая. Я свой паёк проглотил сразу и тут же пожалел об этом. Живот скрутило так, что не мог сделать и вздоха. Сунул свой кусок хлеба в карман, скукожился около стены, стараясь унять очередной спазм.
- Ты походи, милок, оно полегше станет, - толкнул меня в бок какой-то сердобольный дедок, - нельзя сразу так, закидывать всё в себя. Помаленьку надо, - прошамкал он беззубым ртом.
Я поднялся на ноги, ходить в сарае было негде: два шага туда и обратно вдоль стены. Вскоре желудок противно заурчал, принявшись наконец за работу. Пошла отрыжка и боли отступили.
На рассвете нас вывели на улицу, вдоль сараев стояли телеги: гружёные и пустые. Туда складывали мешки с крупой, хлеб, консервы. Толпа оживлённо загудела. Впрочем, радость длилась недолго. Нас начали строить вдоль подвод. Впереди «каторжные», нам велели заковать и руки, далее шли спецпереселенцы. Ножные кандалы с них сняли, объединив цепями по четыре человека. Женщины шли свободно, а детей разрешили разместить в телегах.
- Пошевеливайтесь! - послышался зычный голос кого-то из конвоиров. - До темна поспеть надо.
Солдаты начали торопить народ, колонна двинулась вперёд. Заснеженная дорога шла мимо высоких елей, что стояли вдоль обочин, как часовые. Казалось, и они были приставлены, чтобы охранять нас. Одетые в белые шубы, деревья нависали над нами, говоря, что бесполезно искать среди них спасения.