[2]. Истощенные и даже одичавшие люди
с безумным блеском в глазах. У одного в руке была плошка с
монетами, другой держал ивовый прут.
Блудница с трубкой толкнула сарсута.
– Просыпайся, черт бухой! – прошипела она. – Опять эти двое
явились! Просыпайся, я сказала! Воски[3] явились, чтоб
им пусто было!
Монах, вскинув над собой прут, словно то был меч, заорал:
– Вот ивина, друзья мои, вот святость пророка и чистота его!
– Да чтоб вас! – воскликнула дама с трубкой. – Как же вы
надоели, паршивцы!
– Ивина! – самозабвенно продолжал монах, грозно потрясая прутом.
– Да обратится сия розга в орудие карающее! Дай волю мне, пречистый
Хуртин, искоренить мерзость похоти! Дай силы! Света! Света! Света!
Тьфу на вас, смрадные! Тьфу на вас!
Удивительно, но монах с прутом и впрямь начал плеваться. Другой
же, пав на колени, начал истово молится, впрочем Тимьян слов не
разобрал, так как вопли его собрата заглушали всё.
Дама с трубкой встала, – голова сарсута при этом стукнулась о
лавку, что никак не помешало ему дальше похрапывать, – и скрылась
за дверью. Через пару минут она вышла с ведром и молча, продолжая
как ни в чем не бывало пыхать трубкой, прищуриваясь от лезшего в
глаза дыма, окатила восков помоями.
Крики тут же прекратились. Монах с прутом, буркнув: «да сгниют
ваши души во тьме!» удалился, даже не отряхнувшись.
Но на этом представление не окончилось. Его товарищ, смахнув в
лица овощную шелуху и остатки ужина, на коленях подполз к
шлюхе.
– Эй! – взвизгнула она, когда монах обнял ее ноги, прижавшись
лицом к животу. – Эй, ты чего это, паршивец?
– Сгораю! – глухо отозвался он, судорожно тиская ее за ягодицы.
– Сгораю от похоти! Сгораю!
– Аля́к! Аляк, дурень пьяный! Спаси меня! Спаси меня!
Девицы на лавке откровенно потешались над ней. Сарсут спал,
приоткрыв рот, из которого стекала, расплываясь по лавке, слюна.
Монах буквально вклинился физиономией в промежность блудницы и
что-то горячо бормотал, словно пытаясь заколдовать ее лоно. Она
стучала трубкой по его голове и визжала.
Наконец, сарсут проснулся. Вернее, вскочил с осоловелым видом и
огляделся. Увидев, что происходит, ни слова ни говоря, он оттащил
монаха от шлюхи и принялся его бить. У женщины на платье расплылось
мокрое пятно.
– Всю обслюнявил, сукин сын, – ругалась она. Сломанная трубка
валялась на земле, среди помоев. – Сука, из-за него и трубку
сломала.