Неожиданно он услышал:
– Проснись! Проснись, или умри!
Ярость нахлынула на мальчика. Может, в первый раз за всё его
никчемное существование. Он вскочил и со всем отчаянием обреченного
на вечные страдания человечка набросился на старика. И… ощутил на
горле прикосновение стали.
Холодной, как лед.
Старик улыбнулся во весь рот.
– Ага! – сказал он, дохнув ему в лицо чесноком и чем-то давно
протухшим. – Проснулся?
Старик швырнул мальчика в пыль. Тимьян снова впал в оцепенение.
Он тогда подумал, что изо рта старика пахло древностью.
– Меня зовут Туут. Запомни это, низший. – Старик протянул ему
руку. – Ты пойдешь со мной.
– Куда?
– В киновию. Я монах, сынок. И ты тоже им будешь. Пойдем,
пойдем…
Что ж, он пойдет за этим стариком-птицей. Плевать. Все равно
умирать. Не здесь, так в другом месте.
Через несколько шагов Туут остановился. Обернулся. На бледных
губах играла загадочная улыбка.
– Я задам тебе вопрос, низший. Тебе было больно?
– Да, – честно ответил Тимьян, но потом, подумав, поправился: –
Нет, не больно.
– Я запутался. Так больно или нет?
– Не больно. Честное слово.
– Ага! Не больно. Точно? А почему?
– Я терпел боль, сколько себя помню.
– Значит, боли нет?
– Боль есть. Но боль можно стерпеть.
– Зачем? Зачем терпеть боль? Не можешь ответить? А я тебе скажу
вот что, низший: боль – это оболочка лжи. Понял? Запомни это.
– Запомню.
– Ты, верно, есть хочешь?
– Да, – сглотнув, ответил мальчик.
– Хорошо, – сказал Туут. – Не отставай.
* * *
Тибеха[1] – худой и какой-то изможденный мужик
c закопченным лицом, в кожаном засаленном фартуке,
сидя на кортах, держал над костром нанизанных на шпажки крыс. В
костре тлели вездесущие крысиные шкурки. Рядом, на двух кирпичах,
поставленных тычком, лежал смазанный нутряным салом металлический
противень с жарящимися тараканами, цикадами и личинками кровосов –
жутковатых плотоядных насекомых. Позади него, под дырявым тентом,
тучная раздражительная баба разливала пиво из бочки в разномастные
глиняные кружки. Или нечто, отдаленно напоминающее пиво.
– Пива мне и мальчику, и по порции крысок, – сказал
Туут, швырнув бабе монету. Она ее не поймала, а потом долго искала
в мелкой прилипчивой пыли, при этом недовольно бормоча.
Они уселись на камень в тени одной из многочисленных лачуг,
слепленных из веток, мусора, камней и глины. Рядом уныло и
монотонно скрипел высохший и невероятно кривой вяз.