– Тулло! Ну-ка посвети! Никогда такую не видел…
Один из всадников – высокий и статный, с рыжеватой бородкой
клинышком – поднес факел.
– Странная, господин Казим, – согласился он. – Не из наших
краев. Это точно.
– Покажу ее Василу. Уж он-то точно знает, что за штука такая. Не
зря вышли погулять, верно, Тулло? Хоть и медяк, но интересный!
– Верно, господин Казим!
В этот момент Казим посмотрел на мальчика. Их взгляды
встретились. Тимьян хорошо рассмотрел его и снова ему пришло в
голову, что где-то он его видел. И от этого становилось почему-то
плохо. Облик красавца Казима разбудил что-то, дремавшее в мальчике
в самой глубине души.
Тимьян услышал знакомый шепот старика Туута:
– На колени, дурак! – шершавая хваткая ладонь больно стиснула
шею.
Они оба распростерлись ниц.
– Убейте этого, – кивнув на наемника, бросил Казим, и, сунув
монету в карман, пришпорил коня.
Пару секунд спустя рядом с ними шлепнулось мертвое тело
наемника, обдав их облачком пыли.
– Ты выполнил мое поручение, низший? Ты нашел разноглазого?
– Да, – ответил Тимьян, глядя на остекленевшие глаза безвестного
наемника.
– И кто он?
– Тот, кто забрал твою монету.
– Осанна! Ии благословенный сделал свой выбор!
Туут с Тимьяном долго плутали по тесным улочкам. Увитые лозой и
подвянувшими цветами балкончики почти соприкасались друг с другом.
У дверей стояли узколобые растрепанные женщины, в мятых бесцветных
платьях с беспорядочными рюшами. Они смахивали на усталых лохматых
собак, эти потасканные блудницы, подумал мальчик. А на почти
обнаженные мясистые груди было откровенно неприятно смотреть.
Женщины провожали их равнодушными взглядами, сплевывая на землю
куски кумцы. Здесь всюду красовались плевки, похожие на кровь.
Мальчик то и дело натыкался на бесчисленные ящики, корзины,
груды тряпья, спугивая стайки крыс и насекомых. Тут можно было
легко наступить на пьяного бродягу, дремавшего прямо на земле.
Столкнуться с одноглазым воякой, извергавшим содержимое желудка в
каком-нибудь тухлом темном углу. Смутиться от пристального взгляда
восседающего на облезлом кресле сарсута[1] в красном
колпаке с кистью на шнурке и обязательной тростью в руке.
Тимьян не переставал дивиться дешевой и убогой кичливости этого
района. Вывески с намалеванными уродливыми голыми бабами и
вычурными розами поверх растрескавшейся старой краски; мусор,
теснота, духота; яркая и приторная вонь притираний, потных тел,
вина и специй, к которому примешивались киснувшие в глухих
переулках кухонные отходы.