— Проходи давай.
Все еще сжатая, скукоженная от
холода, стуча зубами, захожу в небольшое, серое, плохо освещенное
помещение. ОВД занимает первый этаж жилого дома. Комнатки тут
маленькие, проходы узкие, да и само отделение, видимо,
небольшое.
— Ой, балда. Сейчас воды горячей из
кулера принесу тебе. Хоть зубами перестанешь клацать.
Махнув головой в качестве
благодарности, пошла и села на деревянную лавочку. Об удобствах и
не думала, но была бы она чуть побольше, наверное, я и прилегла бы,
чтобы забыться в спасительном сне и никогда не просыпаться
больше.
Сколько они тут меня хотят
продержать? Протокол сразу не стали оформлять. Интересно, а я имею
право на звонок, как показывают в кино? Или это только
романтические американские фильмы нам об этом говорят, а суровая
российская реальность твердит и устанавливает свои законы?
А кому мне звонить?! На свете нет
близкого человека, который бы смог вытащить меня отсюда. У отца
бизнес, но, насколько я поняла со слов мамы, он просил ему не
писать и не звонить. Сказал, что свой родительский долг он выполнил
алиментами и подарком на совершеннолетие.
Стоит ли мне, несмотря на его запрет, позвонить ему? Номер я
подсмотрела в мамином телефоне. Если он, конечно, еще не сменил
его.
Но что со мной будет, если он
откажет? Не сломаюсь ли я окончательно от равнодушия человека,
которого боготворила и любила, каждый день ощущала его заботу и
любовь до десяти лет, но который исчез после и никогда не
появлялся?
От бессилия, и морального, и
физического, не могла даже сидеть нормально, а потому подтянула
ноги и обняла себя за коленки. Все, что мне остается, — это
ждать.
Ждать, когда меня спросят, сказать
правду и надеяться, что меня поймут и отпустят, ведь не должны же
за такое посадить. А может, штраф заставят платить? Но ведь я и
этого не смогу сделать. Я, конечно, откладывала с каждой зарплаты
по сто-двести рублей, и за полгода в «Заре» и полгода в ювелирном
бутике собралось аж две тысячи рублей. Для кого-то эта сумма
ничтожна, но для меня это новая сумочка, или джинсы и, может быть,
еще кофточка на Люблино.
— Давай, шагай! — прорезается грубый
мужской голос откуда-то издалека.
Открыла глаза и даже не сразу поняла,
где я, а как осознала, дернулась и взвыла от боли. Я уснула на
лавочке и окончательно продрогла. И теперь любое движение — это
адская пытка. Голова гудит, в горле ощущение наждачной бумаги, губы
высохли, руки и ноги ломит, я даже ощущаю, как болят ребра.