– Будет жить! – киваю. – Я ему
селезенку удалил.
– А як жа?..
– Без селезенки люди живут. Не
волнуйся, казак! Сядет в седло Тимка, причем скоро. Не удалить не
мог – селезенку пополам развалило. Как это произошло?
– Герман палашом ткнул. Я его срубил,
а потом гляжу – Тимка за бок держится и с седла ползет. Успел
подхватить… Перевязали, как могли – скорее сюда. Думал, не довезем.
Брательник он мне. Так жить будет?
– Гарантирую. У меня еще никто не
умирал.
– Благодарствую, ваше благородие!
Примите, не побрезгуйте!
Сует мне что-то в руку. Часы,
наручные. Большой, серебряный корпус, красивый кожаный ремешок. На
циферблате надпись – Longines. Швейцарские. Ремешок затерт –
носили. Наверняка трофей. Придираться не будем. Часов у меня нет –
почему-то не оказалось в вещах Довнар-Подляского, которые привезли
из роты. Возможно, не было, а, может, и приватизировали. Застегиваю
ремешок на запястье. Вот и взятки брать стал.
– Спасибо, братец! Как зовут?
– Урядник Болдырев!
– Не беспокойся, Болдырев! Присмотрим
за брательником.
– Мы тута на лугу встали, – говорит
он. – Велели побыть у лазарета. Вдруг герман наскочит? Зовите, коли
что.
Киваю. Болдырев уходит. Слова его
напомнили об адъютанте. Иду искать. Нигде нет. Встречаю
Кульчицкого.
– Штабс-капитана не видал? Того, что
со мной пришел?
– Как же! – кивает он. – С вами хотел
говорить, но вы были на операции. Так он меня расспросил. Я все
обсказал.
– Что?
– Как бились геройски. Я из окна
видел. Он имена в книжечку записал, взял коня и уехал.
Представляю, что Кульчицкий ему
наговорил! Ладно. Иду в бальный зал и обхожу раненых. Все живы.
Некоторых «подпитываю». Прооперированный казак спит, воевавшие со
мной герои – тоже. Склоняюсь над Трофимовым. Духман, ядреный…
Думаю, чаркой не обошлось. Кульчицкий жаден, но тут водки не
пожалел. Правильно.
В коридоре меня перехватывает
Леокадия.
– Валериан Витольдович, нужно
поговорить!
И вот что ей? Нашла время для
выяснения отношений! Лицо у Леокадии решительное, не отвертеться.
Отходим в сторону.
– Я видела, как вы закололи раненого.
Стояла у окна на втором этаже.
И эта – тоже. Делать им, что ли,
нечего?
– Это был враг.
– Раненый. У него, возможно, были
родители. Он не виноват, что его послали воевать!
И убивать раненых. В лазарет рвался
не цветы нюхать. Плевать мне на его родителей и на всю родню
скопом! Что ищите, то и обрящете.