— Пройдёмся немного! Тут через две улицы всегда стоит экипаж, на
нём и доедем до дома, — прочистив горло, предложил Штольман.
Аня кивнула. Яков накинул её кружевную пелеринку ей на плечи,
протянул сумочку. Анина рука вновь легла на привычное место, и они
двинулись к воротам. Штольман, слегка склонив голову, всматривался
в любимое лицо: нет, следов потрясения не видно, напротив, румянец
во всю щёку, на губах полуулыбка. Какая же она красивая! Аня
подняла на него взгляд, улыбнулась уже по-настоящему и радостно
произнесла:
— Я очень тебя люблю, Яша! Как же хорошо, что ты пришёл! И успел
меня спасти! Правда, ты опять меня спас! Как же хорошо, в самом
деле!
Боже, привыкнет он когда-нибудь к тому, как легко и не
задумываясь она об этом говорит? Сердце зашлось, грудь затопило
теплом и радостью. Анины глаза не отпускали, манили, притягивали,
не давали вздохнуть! Впервые в жизни Штольман понял значение
выражения «как громом ударили». Яков повернулся к жене, прижал к
себе, слегка приподнимая над землёй, и спрятал своё лицо в её
волосах. Ему было всё равно, что они стоят посреди мостовой и,
возможно, мешают прохожим. Впрочем, пожилая француженка, пройдя
мимо них, улыбнулась и подумала, о том, как прекрасно, что молодые
люди нынче всё ещё следуют сердечным порывам!
Анины руки скользнули ему за спину. Она была такая близкая,
родная, нежная, пахнущая её любимой лимонной вербеной — ароматом,
который вместе с мальвами стал ассоциироваться у Штольмана с домом
и безмятежностью. Продолжать было невозможно! Остановиться было
невозможно! Аня слегка отстранилась и откровенно разочаровано
вздохнула, скользнув горячими губами по коже мужчины. Оставляя, как
казалось Якову, отчётливый огненный след, губы её направились
вверх, добрались до уха и совершенно неподобающим тоном прошептали:
«Поехали домой!»
***
«Интересно», — думал Штольман, идя за Аней по дорожке к дому, —
«То, что сейчас произошло в экипаже — это грехопадение и попрание
общественной морали или, напротив, укоренение института брака и
консолидация семейных отношений?» Воспитание и вбитые с детства
принципы склоняли к первому. Собственное тело, сердце, разум и
эйфорически ликующий Анин взгляд отметали все доводы нравственных
устоев и всячески подталкивали мужчину проверить всё на практике
ещё раз. Аня опять обернулась к нему и без слов, глазами,
рассказала, как ей пришлась по душе их поездка и тот факт, что
экипаж оказался закрытым. Штольман усмехнулся: эта женщина взором
могла дать понять то, на что многим и получаса болтовни мало.