— Леша! — Матушка шагнула ко мне и
придирчиво оглядела со всех сторон. — А ты говорил, что серый тебе
не пойдет…
— Вам виднее, ваша светлость, —
улыбнулся я. — Итак, занимаем пост?
— Да, через десять минут пробьет
шесть, но мало кто прибывает вовремя. Основная масса гостей
прибудет к семи.
Встречать гостей на лестнице тоже
было обязанностью хозяев. Как бы ты себя ни чувствовал, стой,
улыбайся, задавай дежурные вопросы и уделяй внимание. Мне, как
виновнику торжества, было этого не избежать. Тут только
расслабиться и получать удовольствие от созерцания хорошеньких
девиц в нарядах и драгоценностях.
Холл, лестница и парадные залы были
убраны цветочными композициями и задрапированы километрами серого
шелка. На стенах висели гербы нашего дома и герб Романовых. Обычно
в торжественном убранстве по поводу получения ранга использовали
цвет того драгоценного камня, которым отмечали потенциал. Но черный
считался цветом траура, так что было решено заменить его на
серый.
— Ваша светлость! Анна
Николаевна!
По лестнице взлетел лакей и, едва не
поскользнувшись, все же удержал поднос, на котором подносил
корреспонденцию.
— В чем дело, Илья?
— Карточки… Карточки подвозят. Не
хотел вас беспокоить, но… Их много. Курьеры привозят новые каждую
минуту.
И действительно, весь поднос был
завален небольшими конвертиками — меньше обычных почтовых —
которыми традиционно пользовалась знать, чтобы передавать небольшие
сообщения. Несмотря на технический прогресс, высших кругах для
официального обмена сообщениями использовали гонцов.
Матушка переглянулась с отцом и
взяла с подноса первый попавшийся конверт.
— От княгини Вяземской, — прочитала
она и, вытащив карточку с коротким сообщением, нахмурилась. —
Сожалеет, что не сможет прибыть вместе со всем семейством. Семейные
осложнения.
Отец тоже взял конверт и
развернул.
— Граф Толстой. Тоже не сможет
присутствовать. Приболел.
Матушка взяла следующую.
— Лопухины. Не приедут.
Я схватил сразу несколько конвертов,
а в это время подоспел еще один растерянный лакей с другим
подносом, заваленным письмами.
— Щербатовы, Белосельские,
Павловичи, Одоевские, — я вытаскивал из каждого конверта карточку,
где словно под копирку были наспех начертаны дежурные слова
извинений. — Все сожалеют.
Отец стиснул челюсти так, что
заходили желваки.