В общем, изощрялись в предположениях. Но главным было то, что
если да, что если «Москву» заминировали, и забыли разминировать, то
ведь тогда и другие объекты могли заминировать — и забыть об этом,
не так ли? Здания, вокзалы, метрополитен, даже Кремль?
Я выключил приёмник. Досадно слышать вражьи наветы, но трижды
досаднее, когда эти наветы совпадают с собственными мыслями.
В самом деле: заминировать и забыть? Как такое возможно? Это же
не рыбу динамитом глушить на таёжной речке, тут счёт на центнеры,
на тонны. Минированием занималась команда, был приказ, были
утвержденные планы, и, главное, Москва выстояла, Москву не сдали, и
все документы должны быть в целости и сохранности.
Но под грифом «секретно». Вдруг секретность такая, что левое
полушарие мозга не ведает того, что знает правое?
И потому Андрей Николаевич настаивает на том, чтобы мы жили на
даче, а не в нашей роскошной квартире с видом на Кремль.
Я нарочно встал и подошёл к окну. Вот он, Кремль! Красиво,
торжественно, чинно и благолепно. Я уже привык, и да, мне нравится.
Чувствуешь гордость за страну, за державу. И за себя тоже, конечно.
Начинается Земля, как известно, от Кремля, когда ещё замечено.
Соответственно, чем ближе к Спасской башне, тем сильнее гордость, и
ничего удивительного в том, что я горжусь особенно сильно, я,
проживающий по улице Серафимовича в доме номер два, двенадцатый
подъезд, восьмой этаж, квартира жилой площадью в двести четыре
метра, а общей вообще в триста восемнадцать (при недавнем ремонте
всё перемерили точнёхонько). А живи я в двухкомнатной «хрущёвке»,
где-нибудь в поселке Тёплое Тульской области, в квартирке, где на
двадцать семи метрах умещаются четыре поколения? А в избушке с
колодцем в ста метрах по улице, сортиром во дворе, и баней по
субботам для мужчин, и по воскресеньям для женщин? Гордился бы?
Конечно. Ведь не в квадратных метрах счастье, не в раздельном
санузле, даже не в Кремле, что виден из окна, а в осознании того,
что мы живём в стране победившего социализма, в стране, где умер
капитализм, и наступила эра равномерного распределения благ.
Но здесь, в Москве, всё-таки лучше. Хотя и может оказаться, что
живёшь на бомбе. Положим, этот дом безопасен, в смысле —
разминирован (что его не минировали в сорок первом, маловероятно),
но — «Москва»? В тот день мы там ужинали. Задержись немного, и… или
же взрыв произошёл бы немного раньше? А отчего он, собственно,
произошёл? Самопроизвольно бабахнуло, или кто-то постарался? Кто? И
зачем? Можно, конечно, спросить. У Стельбова, у генерала
Тритьякова. Но лучше не спрашивать. Посчитают нужным сказать — сами
скажут. Не посчитают — не скажут. Но то, что я молчу, вопросов не
задаю, играет в мою пользу. Начнут думать, почему да отчего я такой
молчаливый. Вдруг и сам до чего-то додумался? И начнут ценить.