– Не надо...
Пряча глаза от неловкости, Шут
осторожно сел. Жар спал, и, хотя в горле все еще скребло, боль тоже
почти ушла. Матушка смотрела на него с доброй усмешкой и, казалось,
действительно была готова выхаживать, как младенца. В ее простом
круглом лице без труда читались все пережитые горести и печали,
однако окруженные сетью морщин глаза остались ясными, точно годы их
вовсе не коснулись.
«Наверное, она и со своими внуками
так же возится», – подумал Шут с благодарностью. Сам он давно не
знал домашней ласки и всегда с каким-то особенным волнением
принимал чужую заботу.
– Спасибо… – вздохнул еле слышно и
спрятался за привычной ширмой улыбки: – Вы спасли мне жизнь,
прекрасная дама!
– Ишь ты, уже паясничает! – служанка
хрипловато рассмеялась, и смех этот лучше слов отразил радость от
того, что непутевый королевский шут больше не валяется обморочный
на голом полу. – А не больно много у тебя друзей, я погляжу, –-
обронила вдруг она.
Да уж… за четыре дня никто не
хватился.
Шут, конечно, притворился, что его
это мало волнует, но на самом деле, в часы болезни не раз задавался
вопросом, отчего все сложилось именно так. Отчего ни шутки, ни
улыбки не принесли ему то, в чем нуждаются и король, и распоследняя
уличная нищенка… Так что в ответ на матушкину реплику Шут лишь
вздохнул и пожал плечами, удерживая на лице слегка подувядшую
улыбку.
– Кто захочет дружить с дураком?
Служанка подала ему ломоть хлеба и
хмыкнула:
– Нет, парень, шибко у тебя глаза
умны для дурачка. А глупость вся – оттого только, что подсказать
некому, как жить надо.
Шут развел руками: дескать, согласен.
Он уже вполне пришел в себя и с удовольствием выпил полную чашку
густого бульона, а затем расправился с сыром и хлебом. Все дни до
этого его рацион составляли только апельсины с яблоками да легкое
ягодное вино, которое, как и везде, являлось во дворце основным
напитком. Приятно было снова ощутить вкус настоящей еды. Пугающая
слабость отступила, и посуда, хвала богам, уже не норовила выпасть
из пальцев.
Когда он закончил трапезу, служанка
собрала все чашки на поднос и, сочтя свой долг выполненным,
устремилась к двери. На самом пороге она обернулась и, подбоченясь,
строго сказала:
– Утром проверю, как ты тут.
И, пряча улыбку, скрылась за
дверью.
Шут снова остался один.