Руководить этими ребятами было легче, чем моей шайкой. Они не
лезли драться, не огрызались, не искали выгоды. Я раздавал пинки и
подзатыльники, а они извинялись. Я даже иногда проверял, раздавая
за так — всё равно извинялись. Забавно это: бам — извините, хряц —
простите.
Хорошо они работали или плохо, я обращался с ними одинаково.
Точно также, видимо, делал и барон, потому что под вечер он
встретил меня всё с такой же кислой харей и спросил:
— Ты чем это занят?
Мой друг, Графчонок, говорил, что я быстро учусь. И это правда,
поэтому я тут же извинился. Барон оценил. Улыбнулся и похлопал по
плечу. Сказал, что приглашает меня отужинать с ними.
Cтол в трапезной был накрыт человек на двадцать — так мне
показалось, когда я взглянул на бесконечные ряды горячих и холодных
блюд. На самом деле на столе стояли всего три кубка из серебра.
Один возле самого барона с торца стола, другой справа от него, где
сидела баронесса, мне барон указал на стул слева, напротив
которого, стоял третий.
На другом конце у столика с кувшинами и подносами мельтешило ещё
несколько человек. Двое ещё совсем мальчики в коротких плащиках и
пышных панталонах, видимо, пажи.
Я сел, но есть не мог. Может, потому что весь день жевал всё,
что только выглядело съедобным, а может потому, что на ужине
присутствовала баронесса в таком нежно-розовом платье и с такими
тонкими манерами, что ничего в горло не лезло. Вдруг она взглянула
на меня и что-то тихо сказала мужу. Барон хмыкнул и произнёс:
— Слышал, что вы, Прата, желали прочесть нам некую баркийскую
балладу.
«Что? Да ты с сосны свалился, баран нерезаный? Пусть тебе
гаджай[1] баллады читает!» — подумал я,
но не сказал. Видать, успел окультуриться. А тут ещё поймал на себе
пламенный взгляд баронессы, и понял — отступать нельзя.
Я быстро прожевал что-то острое и поднялся. Что я знал на
баркийском? «Беретрацо!» — что означало «Здравствуйте». Но,
вспомнив, как барон сопел над моими бумагами, заподозрил, что он и
сам не силён в языках.
— Беретрацо, беретрацо, — начал я. — О, Шозалинкас
прата-Завинацо, — сочинил дальше, чуть изменив концовку имени
собаки-баркийца.
После следовали слова, выдумываемые на ходу. Я складывал их из
случайных слогов, не забывая гакать и ракать в точности как моя
последняя жертва. Мне даже понравилось, я принялся жестикулировать,
один раз сложил руки на сердце.