Но
продлились мои мучения с русским недолго. Ровно до вызова к
директору после очередного моего «залета», после которого Яков
Моисеевич, наш классный руководитель, не выдержал и решил применить
ко мне «административные меры». Но вместо меня эти меры были
применены к самому учителю.
Кабинет
директора был просторный, с большим столом и монументальным шкафом.
Сам директор — Семен Валерьевич — человеком оказался молодым, не
старше тридцати, и больше походил на отставного военного, чем на
интеллигента. И когда мы с Яковом Моисеевичем пришли к нему, тот с
радостью оторвался от кипы бумаг на столе и с интересом уставился
на меня.
— По какому
вопросу? — спросил Семен Валерьевич, откинувшись на спинку
стула.
Яков
Моисеевич чуть поморщился, уж не знаю от чего, и пожаловался на мою
успеваемость и не желание исправлять ошибки. После чего передал мою
тетрадь директору.
— Кхм, а в
чем тут ошибка? — с удивлением посмотрел на учителя
директор.
— Ну как
же! — всплеснул тот руками. — Вот! Я же подчеркнул! Опять пропущен
твердый знак в конце слова «волк»! Я понимаю, первый класс еще не
изучает слова, но Сергей — талант! — воскликнул учитель. —
Схватывает буквально на лету! И мне больно видеть, что он делает
такие элементарные орфографические ошибки!
— Яков
Моисеевич, — вкрадчиво начал директор, даже встав из своего кресла
и нависнув над столом. — А вы разве с декретом Наркома по
просвещению не знакомы? Газет не читаете?
— Вы о чем,
Семен Валерьевич? — растерялся учитель.
— О реформе
русского языка! Она, между прочим, с одиннадцатого года готовилась!
Пусть и царским режимом, но наше правительство сочло ее полезной и
вот уже почти год как подтвердило писать по-новому. Без всяких
«ятей», «фит» и твердых знаков. Парень пишет правильно, согласно
новой реформе, а вы его чему учите?! Так ведь и не его одного, я
полагаю? Жду вас сегодня после уроков. Будете объяснять свое
поведение секретарю парткома нашей школы.
Яков
Моисеевич побледнел и, скомкано попрощавшись, вышел за дверь. Даже
меня «забыл». А Семен Валерьевич похвалил за четкое следование
линии партии и его реформ, пожелал также старательно и прилежно
учиться дальше, после чего отпустил продолжать грызть гранит
науки.
После этого
случая моя успеваемость резко улучшилась, что стало поводом для
гордости родителей и язвительных шуточек среди прежних друзей.
Они-то в школу не поступили. В основном потому, что школ пока была
мало и, несмотря на постановление правительства об обязательном
начальном образовании, всех обучить «прямо сейчас» в России было
невозможно физически. Брали или самых талантливых, или по
спецраспределению, или «по знакомству». Я изначально попал не как
талантливый, а именно по спецраспределению — как сын
рабочего.